Аллегро

Прямо с утра, только-только сквозь сон услыхал рядовой Смирнов радостно взбадривающий рык дежурного по роте: «Р-рота подъем! Стр-роиться на зар-рядку», так и посыпались те вопросы. С начала от музыкантов срочников, а потом уж и от музыкантов-контрактников.

— Ну, давай, Санька, давай, рассказывай всё по порядку, как там, и что. Интересно…

Контрактники, почти все, как никогда раньше, прискакали в часть сразу после восьми утра. Такого в оркестре ещё не было. Не было, не было! История оркестра такого не знает. Без четверти девять — это нормально, без пяти минут девять — тоже. Бывало — в девять, как штык. Бывало даже после дирижёра прибегали, но это уж редко… Всякое бывало, но такого, чтоб сразу после восьми часов утра собрались все и добровольно, — за несущественным, конечно, исключением старшины и дирижера оркестра, такого события мудрые старики-срочники не помнили, молодые подавно. Мотивации потому что достойной для этого не было. А тут…

— Давай-давай, не томи душу. Ну!..

Для дознания Саньку, как кутенка, утащили в курилку, чтоб никто не помешал услышать подробности дела в полном его объёме. В цвете и в красках: как «наши ихних делают». Американцев, в смысле.

Скудный рассказ посланца: пришёл, бутерброды там, белый рояль, книга почёта, не устроили слушателей, мужики хотели ярких зрелищ. Посыпались наводящие вопросы:

— Деньги истратил?

— Нет.

— Давай сюда…

Санька послушно вывернул брючные карманы. В подставленные, с добрый столовский черпак широкие ладони Лёвы Трушкина, послушно посыпались белые и жёлтые монеты, смятые мелкие бумажки. Музыканты быстро пересчитали финансовое богатство на глазах благодарных спонсоров — полный, в общем, расчёт, — разобрали по кредиторским карманам. Тютелька в тютельку получилось.

— Молодец, Санька, — дружно отметили. — Экономно сходил. Всем бы так надо. — Восхищенно кивнули. — Рассказывай дальше, а много народу там было, нет?

— Да… — начал было посланец, но его тут же перебили, много было, мало — не важно. Про главное давай.

— А бутерброды там с чем? В смысле, пили что? Что у них из выпивки было: «Балантайн», «Джонни Уокер», «Лужковка»… Что?

— Не знаю. Я не пил. А бутерброды разные. Мне понравились с рыбой.

— С красной, да?

— Нет, я ел с белой какой-то.

— Ух, ты, с белой!

— Севрюга, наверное, или белуга… Класс, чуваки, рыбка! Я раз пробовал… Цымус! Эх, жаль меня там не было. Ну-ну…

— А девок там много было на приёме, ну женщин красивых… Селин Дион, там, Синди Кроуфорд, Валерия Мацца…

— Тебе бы только мацать! — возмутился Мальцев.

— А что с ними ещё-то делать, — Кобзев оглядел товарищей. — С вешалками-то этими?

На многие вопросы Саньке отвечать и не нужно было, аудитория сама с ними разбиралась.

— Откуда им там было взяться-то? Там что, Лазурный берег тебе или показ мод какой? Это ж, дипломатический прием. Понимать надо. — Со знанием дела осадил «разогревшихся» товарищей Алексей Чепиков, альтушечник — Не слушай их Санька, олухов этих, они кроме зачуханой пивной нигде в жизни и не были… давай рассказывай дальше. Как там вообще-то обстановка: ковры, картины…

— Я и не заметил… вроде паркет. Но чисто везде… богато, — теряясь, мялся посланец. — Света много, картин разных полно…

— А Гейл в чём была? В декольте, наверное. Как фигурка у неё, как ножки? Глазки, поди, строила тебе, да? Заигрывала, да? Кадрила? — особо почему-то наседал Тимофеев.

Вопросы сыпались на Саньку щедро и мощно, как вода из душа, очень острые и горячие.

— Да, как она, вообще? Вы танцевали там, нет? Прижималась? — взволновался и Кобзев. И не он один, кстати, заинтересовался последним…

— Да нет… — скромно отмахнулся Санька Смирнов. — По залам ходили, разговаривали, музыку слушали… Кстати, — вспомнил важное посланец. — Она на фоно играет… Там и рояль концертный есть, да. — Последнее обстоятельство очень Смирнова вдохновило, даже глаза у парня загорелись. — «Стэйнвэй и сыновья». Белый. Классно настроен. Представляете? Я пробовал. Звучит. Акустика там шикарная, как в концертном зале. Да.

Его осадили.

— Про рояль не интересно.

— Об этом ты своим срочникам расскажешь… Нам по барабану.

— Ага! Не отвлекайся! Ты скажи, как она — как чувиха? Поддаётся, нет? — углублялся в детали Трушкин.

— Да он не трогал её, — видя, что тема парню не интересна, вступился Чепиков. — Не прикасался. Точно. Ни за руку, ни за коленку. Да, Сань?

— Кстати, чуть не забыл, — продолжал увиливать посланец. — Там у них такая охрана здоровенная!.. Морские пехотинцы. Морские котики, называются. Огроменные мужики, что тюлени. Правда-правда! Высоченные все! Я таких у нас нигде не видел. Даже больше чем… — Смирнов указал на самых крупных в оркестре музыкантов — Трушкина и Мальцева. Все остальные музыканты, коротко глянув на указанных товарищей, признанных силачей и вообще мачо, явно не поверили, такого не могло быть, преувеличение. — Как Шварценеггеры все, — усугубил Смирнов. — Только квадратные.

Музыкантов ни «котики», ни «Шварценеггеры» не интересовали, как и ковры с картинами.

— Это всё по барабану.