Аллегро

Эта тема в нём ожила как-то сама собой. Давно это было. Давно-давно… Года три назад… Еще там, на гражданке, в консерватории, на втором курсе… Родилась она, возникла и ожила неожиданно и страстно. Как яркий и требовательный к жизни росточек. Музыкальная тема пришла ему на пальцы откуда-то из глубины его сознания. Даже не из сознания, а из глубокого подсознания. Из другого мира! Из далекого и неосознанного. Как случайное, но похоже закономерное чувственное открытие. Именно открытие. Мягкое, лирическое, вместе с тем тревожное и будоражащее открытие. Как затаённая радость, перехватившая дыхание… Санька к ней в начале прикасался очень осторожно, кончиками пальцев. Прислушивался к ней… Строил её, наигрывая и напевая. Создавал гармонию не особо считаясь с музыкальными законами. Больше полагаясь на чувство, на интуицию, на своеобразный юношеский максималистский восторг. Там, в его руках, под пальцами — он иногда несколько вольно позволял себе отвлекаться от темы — она это ему позволяла, легко уступала, но всегда была рядом, была с ним, жила в нём. По первому его требованию охотно возвращалась, возникала, радуясь своей необходимости. Он создал вначале две части, потом добавились ещё две. Получилось, как четыре времени года. Как рождение, юность, зрелость и старость. Как цикл. Как непрерывная цепочка жизни, переходящая из одного состояния в другое. Как уверенность в необходимости и бессмертии живой материи…

Но сейчас, в интерпретации Гейл, он услышал в ней большую убежденность, большую взрослость, может быть зрелость, и… необычность. Характерные для джазовых композиций ходы и увеличенные аккорды, придали теме одновременно и тревогу, и вызов. Мощная полифония во второй части создавала ощущение бурно развивающейся материи, порой спонтанного хаоса… А модуляции, в каждой части и смены ритмов, как объяснила на пальцах Гейл, должны придать произведению иллюзию времени, но быть обязательно разными, сложными, но узнаваемыми для всех народов и континентов. В общем, Гейл, кажется поняла и приняла тему.

Репетиционный процесс меж тем был в разгаре.

Азарт освоения нового произведения охватил всех. Те музыканты, кто первыми получили партии, уже играли, хвастаясь техникой и исполнительским мастерством. Другие, кому не досталось ещё партий, где голосом, где своими инструментами дублировали первых… вопросительно поглядывая на Гейл: ну, как, нормально? пойдет, нет? Дирижер Запорожец, уже перехватил дирижерскую палочку, отмахивал ею, краем глаза заглядывая в «усеченную» ещё партитуру. Гейл, красавица Гейл, раскрасневшаяся, торопливо, почти на коленях, расписывала партии на те инструменты, кто из музыкантов более просительно всё же выцыганил: «Ну а для меня-то напишите сейчас, Гейл, пожалуйста, ну хотя бы маленечко. Ну чуть-чуть…» «И мне!» «А мне?» Даже про перерывы забыли. Но не командование…

Не все и заметили или вид сделали, что не заметили, стоящее в дверях командование полка, в лице первого командира и сопровождающих его офицеров. Звуки угасли на недовольной глиссанде, как проигрыватель отстёгнутый от электророзетки: ззы-ыу-уууу-у-у-у! Затем, как обычно в таких случаях, а командир полка на репетициях оркестра более чем редкий гость: «Оркестр встать, смирно!.. Товарищ полковник… — короче, все там остальные ля-ля, тополя… — вольно, садись!»

— Ну, и что тут у вас… — как хозяин, случайно опоздавший к застолью, радушно обращаясь то к гостье, то к дирижеру, то ко всем сразу, наигранно бодро поинтересовался полковник Золотарёв. — Как репетиция идет? Довольна гостья-то нет, не зря хоть приехала, а? — и требовательно, только к дирижеру. — Не стыдно тут за нас, а, товарищ дирижер?

— Никак нет, товарищ полковник! Всё как положено, всё на уровне… — отрапортовал дирижёр. — Разбираем новое масштабное произведение… Гейл принесла… То есть госпожа лейтенант написала.

— Ух, ты, даже масштабное… — удивился полковник приятному и неожиданному известию. — Госпожа лейтенант, говорите написала? Сама? — с недоверием оглядел абсолютно маленькое для него иностранное создание, гостью ту, отечески похвалил. — Это хорошо, что сама. — И снова вопросительно, почти требовательно, к дирижеру… — А мы… Что мы им напишем, а?

— Мы? — не включился вначале дирижер, но потом сообразил. — А мы сыграем…

— Тоже дело, — оценив находчивость дирижёра, похвалил Золотарёв и подправил. — Только, хорошо сыграем! Да, товарищ подполковник, на «отлично»!

— Так точно, товарищ полковник, как всегда, и только на «отлично»!

— Ну-ну… — кивнул командир и повернулся к гостье. Более внимательнее окинул её взглядом от туфелек до берета, нашёл действительно милой и привлекательной, позволил себе несколько шире улыбнуться, спросил. — И как на ваш взгляд, госпожа лейтенант, наш оркестр? — перешел, так сказать к десерту, к комплиментам. — Что вы о нас скажете?

Переводчик, подавшись вперед, руки по швам, грудь колесом, негромко, но быстро перевел.

Выслушав вопрос, Гейл, так же приветливо улыбаясь, ответила: