Алмаз Чингисхана

Приближалось лето 1651-го года. Яркое солнце ежедневно сияло над Бухарой, в которой зелень и цветение украсили сады и наполняли свежий по утрам воздух запахами душистой весны. Казалось, именно эта душистая свежесть по утрам, а не крепкие стены городской цитадели привлекали караваны с товарами со всего Среднего Востока. Приезжих было много, почти, как во времена, когда город процветал на Великом Шелковом Пути. И как в те славные, давно ставшие главной сказкой Востока богатые времена, все улицы и улочки города вели и жителей и гостей к базару. Теперь город не процветал. Но и столетия упадка оставил позади, снова манил купцов удобным расположением и наследственной любовью к шумной и разноязычной торговле любыми товарами, которые приносят какую-либо прибыль. И даже стал основным местом торговли людьми в этой части Азии, имея рядом с бойким и красочным базаром доходный рынок рабов.

В один из последних майских дней через пёструю толчею бухарского городского базара пробирался щеголеватый на русский манер дворянин Иван Мещерин. Одежда и тщательно остриженная каштановая бородка показывали, что он прибыл не сам по себе, а посланцем из Московской Руси с неким важным делом, и был близок ко двору просвещенного молодого царя Алексея Михайловича, открытого западным европейским веяниям и желающего, чтобы подданные его не столько боялись, сколько любили. Царь писал дельные наставления по благородной соколиной охоте, но хаживал и на медведя, приобрёл страсть писать длинные письма и плохонькие стихи, и карие умные глаза Мещерина, доброжелательное подвижное лицо выдавали в нём образованного на такой же лад здорового и сильного от природы человека.

Мещерину было около тридцати, и он с искренним любопытством впервые оказавшегося на Востоке русского, высматривал неизвестные ему товары и нравы, но иногда прищуривался и мгновения зорко наблюдал за всем, что его окружало. Следом за Мещериным, стараясь не отставать, но и не упустить из виду ничего занимательного, шел бывший при нем подьячий московского Посольского приказа, чьи смышленые глазки выдавали ум скорее изворотливый, нежели любопытствующий. Подьячему было немногим за сорок, и белым мелком он на доске в левой руке делал какие-то заметки, – для себя ли, для дела, было неясно. Мещерин часто приостанавливался, тогда приставленный для сопровождения и надзора соглядатай эмира что-то разъяснял, иногда наклоняясь к самому его уху. На каждое замечание Мещерина он кланялся и улыбался, показывая всем своим видом безусловную готовность оказывать любую услугу посланнику великого царя.

В сравнении с ними, более заметными были семеро русских стрельцов, которые выделялись среди суетливой толпы беззаботной и весёлой бесшабашностью, продвигаясь следом за Мещериным, но как бы сами по себе, с неким собственным интересом к происходящему на базаре. Кроме зрелого десятника, все молодые – они на ходу жевали сушеные фрукты и виноград, которые горстями прихватывали из двух кульков. Десятник порой останавливался возле той или иной палатки, того или иного навеса, выяснял, откуда товары, приценивался, тогда остальные тоже останавливались и беспечно переговаривались.

– Петька, слышь? – при очередной остановке десятника бойкий и озорной стрелец обернулся к повсюду отстающему самому молодому и простоватому на вид и показал рукой в сторону рынка рабов, к которому они подходили. – Толстый боров-то как на тебя глядит. Не усни на ходу. Украдет, евнухом сделает и в гарем эмиру продаст.

Веснушчатый Петька, утомленный непривычной жарой и впечатлениями, явно впервые оказавшийся далеко от дома, испуганно уставился на толстого и до черноты прокалённого южным солнцем персидского купца. Его товарищи разразились хохотом.

– А что? – подхватил другой стрелец. – Жены, как такого евнуха увидят, повозбудятся, страстью эмира замучат!

И снова хохот.

– Говорят, эмир в этих делах – крепкий мужик, может и справится.

– Да уж тебя в помощь не потребует!

– А что, я б помог... Если б щедро платил.

– Тебе как платить? Посдельно или за весь гарем зараз?

Стрельцы опять громко засмеялись.

В самом невыигрышном месте рынка невольников, с краю его, продавали своих пленников кочевники. Пленники их не были мастеровыми, дельными люди, за которых можно взять много денег, либо хороший выкуп, и покупатели возле них останавливались редко. Чего нельзя было сказать о любопытных, – те подходили без определённых намерений, часто привлеченные одной внешностью бог знает, где и при каких обстоятельствах захваченных кочевниками людей, делали праздные замечания и просто так выспрашивали цены. Кочевники, как правило, им не отвечали.