Алпамыш

Из последних сил свой сдерживая гнев,

В ярости немой как бы оледенев,

Смотрит на Ултана благородный лев,

Мнимый тот чабан, неузнанный султан:

Перед ним Ултан, конгратский лжесултан.

Э, как низок ты, разнузданный султан!..

Тщетно бился над тяжелым луком бедняжка Ядгар, — не мог он лук вытянуть, — людям в глаза опять с мольбою по очереди смотрит. Говорит сыну своему Алпамыш-Култай:

— Э, Ядгар, мой львенок, сын богатыря?

Жалостно в глаза людские смотришь зря!

Претерпи страданья, горд и духом тверд, —

Мужественным — будь, как твой отец-тюря!.. —

Словом он своим Ядгара укрепил:

Тот подумал: «Честь отца я посрамил!»

Спину во мгновенье мальчик распрямил,

На врага он взор презренья устремил, —

Ни одной слезинки больше не пролил.

Мощь батыра мальчик в мышцах ощутил!

Исполинский лук пошатывать он стал,

Мощи той аркан разматывать он стал, —

В землю вросший лук слегка пошевелил, —

С треском стали рваться стебли крепких траз.

Путы трав густых на луке разорвав,

Тот многобатманный исполинский лук

От земли Ядгар отваливает вдруг!

Волокам он тащит в сторону его,

Тащит за собой, как борону его…

Весь народ подобным дивом изумлен,

Алпамыш героем-сыном умилен.

Мрачен Ултантаз, не радуется он, —

Страшным подозреньем в сердце уязвлен:

— Этот сирота — не слабая овца, —

Как бы он не стал могучее отца,

Как бы не нажить беды от стервеца!

Ханского не снял бы он с меня венца,

Не дождаться б нам и худшего конца!.. —

Жизни цвет в тот миг сошел с его лица, —

Даже затрясло от страха подлеца.

«Как теперь нам быть?» — подумал Ултантаз.

Мальчика убить надумал Ултантаз…

Подвигом Ядгара потрясен Конграт:

«Новый Алпамыш!» — в народе говорят.

У людей сердца от радости горят…

Правда ли, неправда ль — петь нам не мешай,

Сладость этой вести, слушая, вкушай…

Высоко летает смелый соколок!

Путь от Арпа-коля труден и далек!

Тот многобатманный древний медный лук

К ворот

а

м Конграта мальчик приволок.

От ворот он путь направил к тойхане,

Лук огромный внес — оставил в тойхане…

К тойхане меж тем спешит Барчин-аим, —

Как же не гордиться ей сынком таким?

Столь великий труд им совершен одним!

Ходит вкруг него — любуется им мать,

Обойдя семижды, стала обнимать,

Стала его в щеки, в губы целовать.

— Ты — моя отрада, — говорит она, —

Совершив, что надо, — говорит она, —

Дому ты — награда, — говорит она, —

Ты — оплот народа, — говорит она,—

Ты свершил такое чудо! — говорит, —

Жертвой за тебя да буду! — говорит.

Будешь на отцовском месте, мой сынок, —

Станешь на весь мир известен, мой сынок! —

Слезы льет она, покуда говорит…

Мнимый дед Култай с народом

в

стороне.

Он словам Барчин внимает, как во сне,

Все не признаваясь сыну и жене.

Думает: «Не время открываться мне, —

Чудеса явить хочу родной стране…»

Еле помещаясь в шахской тойхане,

Лук его огромный прислонен к стене.

Алпамыш-Култай народу подмигнул,

Исполинский лук он поднял — повернул,

На плечо повесил, за порог шагнул —

И понес оттуда прямо на майдан

Бронзовый тот лук в четырнадцать батман.

А толпа шумит, как море-океан,

В головах людей — от тех чудес туман.

На майдан придя, он в руки взял свой лук,

На одну чинару дальнюю взглянул,

Тетиву тугую сильно натянул,—

И стрелу в чинару дальнюю метнул.

Молнией слетела с тетивы стрела,

Засвистела так, что весь народ вздрогнул.

Далеко чинара старая была,

Молнией стрела к чинаре той дошла, —

Ветвь одну большую с нее сорвала, —

Всю длину майдана покрыть бы могла!

Изумлен народ, — прекрасные дела!

Изумлен Ултан, — опасные дела!

— Ну, и показал работу дед Култай!

Подозрителен мне что-то дед Култай… —

Новая грызет забота: дед Култай!

Всю страну обходит о Култае слух:

«Вот какой стрелок чудесный тот пастух!»

Говорят иные: «В нем нечистый дух».

Про себя кой-кто, а кое-кто и вслух Говорят:

«Будь проклят ултантазов пир!

Сдох бы он, отродье шлюхи — Ултантаз!

Дед Култай давно от старости протух:

Не вернулся ль тайно Алпамыш-батыр? —

Переполошился весь конгратский мир…»

А теперь, помня свое обещание, о матери Ултантаза расскажем.

Когда-то мать Ултантаза называли «Бадам-поганша», — теперь величать ее стали «Бадам-ханша». Говорившему по привычке «Бадам-поганша» язык отрезали. В молодости персиянка Бадам пастушкой была. Привычку имела спать с высунутым языком. Отклевала ей однажды ворона кончик языка, — стала Бадам косноязыкой: вместо «р», говорила «й».

Стала она наложницей Байбурибия, родила от него сынка — Ултана этого. — Считал он себя Алпамышу братом, — случая дождался — овладел страной. Мать его, Бадам-поганша, ставшая Бадам-ханшей, зла была, как бешеный верблюд. Чуть ей что нашепчут, сама чинит налево-направо суд и расправу. Ненавидел ее и простой и знатный народ… Говорили про нее: «Поганый казан у хана не более благоухает, чем у чабана».

Между тем Ултантаз, обнадеженный словами Барчин, продолжал пировать, к свадьбе готовиться. Время подошло девичник справлять, «олан» ^[45]вести.

Сказала Бадам-ханша:

— В стайости моей дождавшись бъякосочета-ния бека-сына своего, готова я на ядостях сама на двугойбом вейблюде вейхом отпъявиться — девушек-къясавиц на олан собиять.

Села она на верблюда, поехала — девушек-молодок скликать. Едет Бадам — поет:

— Медленно, быстъенько скачу.