Амальгама

Ракеш попытался отстраниться от всего, что выбивало его из колеи и спокойно проанализировать сложившуюся ситуацию еще раз.

– Этот генетический механизм был насильно встроен в тела ковчегцев их прародителями, – заметил он. – Но вовсе не вслепую или без особой причины; у такого решения есть очевидные преимущества. Благодаря ему, они могут довольствоваться статус-кво, пока статус-кво себя оправдывает. Оно избавляет ковчегцев от скуки и клаустрофобии, которые бы неизбежно преследовали их внутри этого тесного, запертого на орбите нейтронной звезды, булыжника, из которого им попросту некуда бежать. Но стоит их миру столкнуться с какой-то угрозой – с проблемой космических масштабов, вроде тех, с которыми их прародителям приходилось иметь дело еще со времен культуры сталеваров, – как их интеллектуальная мощь пробуждается, и общество переживает эпоху Просвещения на максималках.

– Что неплохо само по себе, – заметила Парантам, – до тех пор, пока перед ними не откроются возможности совершенно другого рода – шанс расширить собственные горизонты без стрессов и опасностей. Смогут ли они хотя бы оценить его по достоинству, не говоря уже о том, чтобы применить ради собственной выгоды?

– Не смогут, – ответил Ракеш. – Это невозможно.

– Не считая Зей и ей подобных.

– Именно.

– Значит, вопрос в том, – сказала Парантам, – вправе ли исключения решать за весь Ковчег? У Зей есть и свои интересы. Если она захочет посетить Амальгаму, мы можем попытаться исполнить ее желание. Но имеет ли она право навязывать свой образ мышления всему сообществу, не спросив их согласия?

– А вправе ли были создатели Ковчега, – возразил Ракеш, – приговаривать своих детей к пятидесяти миллионам лет смирения? Да, их намерения были безупречны, и да, им приходилось действовать в критической ситуации, отчаянно ища способ сохранить своим потомкам жизнь, пока на их планету надвигалась нейтронная звезда. Но они не могли предугадать всего, что ожидало бы их в будущем. Возможно, они думали, что с наступлением очередного апокалипсиса/ренессанса их потомки во всем разберутся и сделают собственный выбор – перестроят геном их вида по своему усмотрению, чтобы лучше приспособиться к будущим испытаниям. Может быть, они и не рассчитывали на то, что их дети проведут столько времени в заложниках этого непродуманного решения; они просто делали, что могли, в надежде выиграть для своих потомков пару миллионов лет.

– Но можем ли мы быть уверены, – как бы размышляя вслух, заметила Парантам, – что эта ситуация носит исключительно рукотворный характер? Что, если аналогичный механизм возник задолго до того, как нейтронная звезда приблизилась к родной планете ковчеготворцев, и они всего лишь внесли в него несколько корректив?

– А если она имеет естественное происхождение, это все меняет? – возразил Ракеш.

– Нет, но кое-какое значение это все же имеет, – ответила Парантам. – Все стремления, все ценности и приоритеты достались тебе от биологических предков. От одних потребностей ты избавился, другие усилил, но тебе никогда не приходилось решать: «Каким я должен быть, исходя из первооснов – если закрыть глаза на все качества, унаследованные мной от прародителей? Как мне следует жить? Каких ценностей придерживаться?»

– Ладно, я понял, что ты имеешь в виду, – сказал Ракеш. – Такой первоосновы нет. Я рискую заразить Ковчег собственными ценностями. Но если ковчегцы унаследовали эту долгую зиму в своем сознании – и какая-то притаившаяся в глубине часть их разума лелеяла ее точно так же, как я ценю некоторые из человеческих качеств, не имея на то хоть сколько-нибудь значимой, универсальной причины, – то должны были унаследовать и интеллектуальную весну. Я поделился с Зей несколькими простыми фактами из области естественных наук; я не колонизировал ее мозг нанороботами и не превращал ее в нечто чуждое ее природе. То, что она собой воплощает, изначально принадлежит всему ее виду – ничуть не меньше, чем смиренный настрой ее соплеменников. И лишь по воле случая они стали жертвой обстоятельств, не дающих им реализовать эту врожденную способность – до тех, пока они не окажутся на краю гибели. Разве что-то могло оторвать их от нейтронной звезды и при этом дать достаточно времени, чтобы их культура успела перезагрузиться до состояния, в котором они сумели бы себя защитить?

Парантам умолкла. Ракеш оттолкнул тарелку с едой. Он мог сколько угодно проклинать Отчужденных, мог выслушать Зей, мог выслушать Парантам, но Парантам, в свою очередь, могла тысячи лет обсуждать плюсы и минусы, не становясь на чью-либо сторону. Как бы сильно он ни ненавидел свое положение, решение оставалось за ним. Он не мог просто уйти, сделав вид, будто никогда не видел Ковчега, как не мог и обратиться с воззванием ко всему диску в надежде найти того, кто возьмет ответственность на себя.