Амелия

Обе дамы вскоре покинули комнату, полковник же не слишком задержался с визитом, в продолжение которого беседа шла на самые обыкновенные темы, не заслуживающие подробного пересказа. Прощаясь, полковник пригласил Бута с супругой, а также священника отобедать у него завтра.

Надобно отдать полковнику Джеймсу должное – он выказал большое самообладание и проявил немалое присутствие духа: ведь если уж говорить начистоту, его визит предназначался одной Амелии, и он никак не ожидал, а возможно, и менее всего желал застать дома самого капитана. Поэтому необычайную радость, которую он с такой быстротой изобразил на лице, неожиданно увидя своего друга, следует приписать тому благородному искусству, которое можно постичь лишь в тех превосходных школах, именуемых в некоторых странах Европы двором. Пройдя там выучку, люди приобретают способность по своему желанию так же свободно менять выражение лица, как и наряды, и с такой же легкостью облекаться в личину дружелюбия, с какой они натягивают на плечи богато расшитый камзол.

Когда полковник и священник ушли, Бут сообщил Амелии о полученном им приглашении. Пораженная этой новостью, она обнаружила столь очевидные признаки замешательства и тревоги, что это никоим образом не ускользнуло бы от внимания Бута, если бы в душе его шевельнулось хотя бы слабое подозрение и подсказало ему, куда следует обратить взгляд; ведь подозрительность – это, без сомнения, могучее увеличительное стекло, которое помогает нам отчетливо разглядеть почти все, что происходит в чужих душах; если же к нему совсем не прибегать, – нет ничего более пораженного слепотой, нежели человеческая природа.

Оправившись от первого смятения, Амелия ответила:

– Дорогой мой, я буду обедать с вами в любом месте, куда вы прикажете мне приехать.

– Вы меня очень этим обяжете, душа моя, – воскликнул Бут, – а соблюдать покорность вам будет совсем нетрудно: все мои приказания сводятся к тому, чтобы вы следовали своим склонностям.

– Мои склонности, – проговорила Амелия, – могут показаться вам чересчур сумасбродными и стесняющими вас, потому что мне всегда хочется быть с вами и вашими детьми, да разве что иногда с одним-двумя из наших друзей.

– Но, дорогая моя, – перебил ее Бут, – побывав в многолюдной компании, мы тем более потом способны насладиться обществом друг друга, оставшись наедине, а на этот раз мы особенно приятно проведем время – ведь с нами будет обедать доктор Гаррисон.

– Надеюсь, дорогой, что вам и впрямь будет там приятно, – отозвалась Амелия, – но мне, признаюсь, доставило бы больше радости провести несколько дней с вами и детьми и никого больше не видеть, кроме, пожалуй, миссис Аткинсон, к которой я чрезвычайно привязалась и которая нисколько не была бы нам помехой. Но коль скоро вы обещали, делать нечего, придется мне тогда снести это испытание.

– Дитя мое, – воскликнул Бут, – если бы я мог предвидеть, что это будет вам хоть сколько-нибудь неприятно, я бы отказался; впрочем, я догадываюсь, кто вызывает у вас неприязнь.

– Неприязнь! – воскликнула Амелия. – Я не питаю в душе никакой неприязни.

– Ну, ну, полноте же, – возразил Бут, – будьте со мной откровенны, ведь мне известно, к кому вы испытываете неприязнь, хотя и не желаете в том признаться.

– Боже милосердный! – воскликнула Амелия в испуге. – Что вы имеете в виду, какую там еще неприязнь?

– А то, что вам неприятно общество миссис Джеймс, – выпалил Бут; – должен признаться, что в последнее время она вела себя с вами не так, как вы заслуживаете, но вам не следует обращать на это внимание ради ее мужа, которому мы с вами оба столь многим обязаны, – ради этого достойнейшего, честнейшего, великодушнейшего в мире человека; такого преданного друга ни у кого еще не было.

Амелия питала совсем иные опасения, и она было заподозрила, что муж догадался о них, поэтому она несказанно обрадовалась, увидя, что он идет по ложному следу. Она решила поэтому укрепить заблуждение Бута и признала его догадку справедливой; но, прибавила она, удовольствие, которое ей доставит мысль, что она уступила желанию мужа, с лихвой возместит какие угодно огорчения, и тут же, торопясь завершить этот разговор, объявила ему о своем согласии.

В действительности же бедной Амелии предстояло теперь самое тягостное испытание, ибо она считала необходимым во что бы то ни стало скрыть от мужа подозрения, возникшие у нее насчет полковника. Ведь она достаточно хорошо знала нрав Бута, равно как и нрав его друга или скорее врага (на языке, принятом в свете, эти слова часто являются синонимами), поэтому у нее были самые веские основания опасаться рокового исхода в случае, если бы и у ее мужа возникли по поводу Джеймса те же мысли, которые неотступно преследовали ее и не давали покоя.