Американский альбом

И далее, сквозь еще одну дверь с узорным металлическим окошком – прямо к океану. Страшно вообразить, если бы доисторические головастики не смогли заползти на сушу и отбросить ненужные жабры. Где бы мы тогда были? Конечно, на все это ушли немалые годы, не меньше, чем песчинок на здешнем берегу. Сравнение приблизительное, и, если кто-то захочет уточнить и пересчитать, я не возражаю. Хорошо, что заборы появились только сейчас, когда работа эволюции уже не так бросается в глаза, а из воспоминаний о головастиках сохранился только костный отросток на позвоночнике, пониже спины. Можно проверить и убедиться. Это там. Он всех нас сближает – мужчин и женщин. Чисто эволюционно, хоть рукам лучше воли не давать. Преждевременно. Сейчас это автограф Того, кто всех нас вылепил, поставил на ноги и рассеял по миру с берегов Тигра и Ефрата.

Ира знает, где-то есть тайный ход, сквозь который сюда, на солнечную дорожку пробираются дикари. Вот они на берегу, перед нами. А прочие – благоразумные обитатели здешней реальности сидят в номерах с ключом в кармане и никуда не спешат. Все равно он наступит – новый день, а с этим покончено. Океан способен растворить не только солнце, но самое время. Наивные безумцы, собравшиеся на берегу, только учатся этому пониманию. Себя мы к ним не относим, мы просто заканчиваем день. А утром солнце снова встанет за нашими спинами, из-за бульвара Круазетт, опоясывающего линию гостиниц. Буквально, как в Ницце. Так значилось в гостиничном рекламном буклете, а реклама, как известно, не обманывает.

Американцы любят общаться. Тут и вежливость, оставляющая приятнейшее впечатление, и, возможно, что-то еще, особенное – рудименты коллективизма, не нашедшие более обстоятельного применения. Улыбаться крайне желательно. Сухопарая, немолодая дама (вроде тетушки Тома Сойера) оглядела нас – безучастных и удивилась, чего это мы встали и молчим, как на карикатуре? Это ее слова. Среди американцев полно простаков. Все дружно рассмеялись и продолжали молчать. Было это в гостиничном лифте, плюс чемоданы и безразличная ко всему толстуха в коляске. Она жила сейчас в отдельном мире, но спутник (или наемный поводырь), вцепившийся в спинку коляски, разулыбался за двоих.

Ира меня часто упрекает, вид такой, будто съел что-то не то и теперь пытаешься переварить. Даже если так, улыбка облегчит переваривание. И будет приятно наблюдать со стороны… Возможно, когда-нибудь так и случится. Но я пока не тороплюсь…

Сегодня с утра философическое настроение. По погоде. Пальмы похожи на перевернутую швабру и смотрятся под дождем печально. Они так и рифмуются, пальмы-печально, хоть к пальмам это должно относиться не больше, чем, например, к осине. Крайний случай, но пусть. Там совсем грустно, а здесь просто такой день. Ветер метет верхушками по низким облакам. Черные птицы на столбах сидят в ряд и с полнейшим равнодушием пережидают непогоду. Настораживают. Похоже, что-то не так, решили мы, как-то непривычно. Пальмы не создают эмоциональной глубины, не будоражат воображение. За ними все плоско: пустыня, скорпионы, ряды сусликов с услужливо поджатыми к груди лапками. Конечно, верблюды, бедуины, женщины в черном, сбившиеся вокруг костра – это тоже там, где пальмы. И слишком много солнца. Это не каприз привередливого наблюдателя, так оно и есть. Потому рифма с участием пальмы не пробуждает воображение. Но образ дороги без нее не полон. Не зря пальма стоит в кадках в вокзальных ресторанах вдоль всей России. Пусть не пальма – фикус. Тоже кстати, и идея та же. Они вписываются в образ долгой разлуки, как печаль или татуировка. По крайней мере, у нас – северян это так.

Мы были во Флориде в декабре, старый год уходил. Вдоль дороги под пальмами стояли скромные Санта Клаусы, одетые по-зимнему, в красных шапках с багровыми носами. По-видимому, они сознавали собственную нелепость и старались не выделяться. За пальмами тянулись каналы, по каналам проплывали катера, заметные по высокому насесту с фигурой, смахивающей на ямщика, спешащего после бани в трактир. Скромность туалета это подсказывала. Самого катера не было видно, и неспешно плывущий среди пальм силуэт будоражил. Попадались большие хижины, крытые почти до земли многослойным тростником. Напоминание об Африке и громе больших барабанов. Каналы отделяют шоссе от знаменитых эверглейтских болот. Английский язык рационален. Эвер – всегда, глейдс – поляны. Таких полян во Флориде хватает. С виду ничего особенного. Плоская равнина до горизонта с блестящими лужами и разбросанными поодиночке безжизненными деревцами, наводящими на мысль о последствиях лесного пожара.

Здесь так, где-то иначе… Иначе в центре заповедника Эверглейдс. Тут полным-полно воды, причал со столбами, на которых восседают скучающие птицы.

– Пеликаны. – Определила Ира. Столбов четверо и пеликанов столько же. Будто сговорились заранее, и теперь важно сидят, уставившись друг на друга и прижав к груди толстые клювы – преферансисты c виду, берегут карты от нескромного взгляда. Если преувеличение, то совсем небольшое.