Американский альбом

Откуда и что берется? И имеет ли подобная чушь отношение к рассказу? Ясно, что нет, ведь история совсем о другом. О лучшем, в каком-то смысле. А женщина спросила. Выслушала взволнованный протест подруги, вздохнула и занялась домашними делами. Накопились за время отпуска.

Далеко-далече

Жена должна вскоре приехать, привезти внука, а пока художник Ручьев принимал собрата по профессии. Просмотрели работы и перешли к столу.

– Сусанночку твою я запомнил. Хороша чертовка, простынкой прикрылась. И старички ретивые. Ишь, как глядят, рты пооткрывали, глазки выкатили. Забавно. – Хвалил гость. – Скажу честно, я тебе завидую. Такая энергия.

– Спасибо, конечно. Только не покупают. Сусанку из галереи вернули. Не продается. Хоть на базар неси.

– Не спеши. Имей выдержку. – Гость оглядел стол.

– Если бы я знал. – Огорчался Ручьев. – Жену дожидаюсь. Завтра пойду в маркет, запасаться.

Угощение выглядело по-холостяцки. Литровая бутыль кубом, похожая на мусульманский мавзолей, хоть вряд ли Джэк Дэниелс (так значилось на мавзолее) был святым с большой белой бородой. Моченый арбуз ломтями, плавающий в мутном рассоле.

– Бери арбуз. Сейчас курицу из супа достану.

– Не нужно. Я с парохода, там неплохо кормят. Видишь, как, дай, думаю, заскочу, пока стоим. – Гость подцепил ломоть, стряхнул. Оглядел вялый край.

– Из холодильника. – Заверил Ручьев. – Не сомневайся.

– Наше дело такое. – Приятели выпили, взялись за арбуз.

– Правильно, рукой его. Я все-таки курицу достану. Не хочешь, сам съем.

– Не спеши. Дай продохнуть. А на продажу я бы пока не сильно рассчитывал. Зато помрешь, сразу явятся и все скупят. Вспомнишь мои слова. Оглянуться не успеешь.

– Откуда, извини, я оглянусь?

– А ты не удаляйся далеко. С ясного неба все видно. Хвалить будут. Это, как водится. Не сомневайся. Жена все и получит.

– Я дочери хочу оставить.

– Еще лучше. Реальная перспектива. Потому не спеши.

– Я достану курицу.

– Доставай. – Гость с сомнением разглядывал арбузную бахрому. – Только налей сначала…

– Это c удовольствием. Молодец, что выбрался.

– А как же, думаю. Сутки стоим. Негр привез. Ловкий малый.

– Ты его негром не называй. У нас не принято. Они обижаются.

– Это как? На негра? А кто он теперь?

– Афроамериканец. Или блэк. Черный, то есть.

– Обидчивые какие. Пусть к нам переезжает. Мне батюшка рассказывал, Игорька моего крестил. Мамаша гулящая в церковь младенчика черненького подбросила. Так очередь выстроилась на усыновление, больше, чем на Николая Чудотворца. Будет этот… афрорусак. И еще нарожают. Наши барышни добрые, против черных кавалеров ничего не имеют. Вырастет футболист, считай, семья обеспечена. Или Александр Сергеевич. Вполне может быть. Ладно, давай еще по одной. А суп свежий?

– Не сомневайся. Сам варил.

– Потому и спрашиваю. Выставка скоро в Товариществе художников. Ты бы свою Сусанку отправил. Я прослежу.

– Не слишком ли?

– А чего? Как раз на религиозную тему. Ты же крещеный?

– Крещеный.

– Сейчас без этого нельзя. Пиши адрес. Встретим, как родную.

Недавно один ко мне заглядывал. Деньжищ немеряно. Жена молодая. Домину в Лондоне обставляет. Как раз ему и будет.

– Хотелось бы.

– Не сомневайся. Давай по последней.

– А больше и не осталось. И вместе выйдем. Я в маркет, а тебя в такси посажу. Ей Богу, на душе праздник.

Монтерей

За неделю монтерейской жизни трудно набраться впечатлений, тем более, немало времени было отдано застолью. Если бы не Марик и Лена… Картина понятна. Вы просто сидите, выпиваете, закусываете, говорите и говорите. Буквально, ни о чем. Что это? Старая дружба… иначе не объяснить…

Я стою на склоне холма. За спиной дом, перед дверью креслица, в которых Лена и Марик отдыхают после дневных трудов. Видно далеко. Крыши домов прозаические, переулок, дорога съезжает на шоссе, Прундейл (сливовая долина), предместье Салинаса. Горизонт скрыт за зеленой массой, небо затянуто белесой пленкой, кажется, Калифорния живет в огромной теплице, которая греет ее, кормит, оберегает от превратностей погоды и судьбы.

Монтерейские туманы холодят рассветный воздух и воображение, ждущее палящего солнца и курортного неба. Юг, как-никак. Но это не здесь. К полудню туман теряет плотность, истончается и истаивает без следа. Все вокруг заливает ровный свет, солнце подобно бестеневой лампе, не слепит, не греет до одури, оно именно светит, как ни в каком другом месте. Небо, океан и суша общаются между собой, как стороны треугольника. Кажущаяся заброшенность этих мест проистекает от обилия пространства. Мягкие контуры гор позволяют взгляду свободно путешествовать по цветистой поверхности, похожей на ткань огромного индейского одеяния. А рядом плоская, как тарелка, слепящая поверхность океана. Все это кажется немного неправдоподобным в сравнении с привычной геометрией, дробящей линию горизонта линейками небоскребов, цилиндрами труб и прочим штрих-кодом урбанистической цивилизации. Здесь этого не видно.