Амнезия души

Последний являлся частью захватывающей любовной истории. Во втором классе Мише очень нравилась девочка Таня, жившая ниже по их улице. У нее были две тонкие косички, веснушчатый нос и тяжелый портфель, который она без жеманства позволяла ухажеру донести до дома. Одним зимним вечером Миша и Таня направлялись на ледяную горку. Проходя мимо военного склада, девочка указала варежкой на странный сугроб. Миша пригляделся. Сугроб метрах в десяти за колючей проволокой и правда был необычным. На его верхушке выделялось яркое оранжевое пятно. Под снегом однозначно находился какой-то предмет. И не было никаких сил удержаться, чтобы не выяснить, что это.

Миша полз по-пластунски, но так спешил, что порвал рукав куртки. Схоронившись в снегу, подождал, когда караульный свернет за угол, и рванул вверх. Вытащенная из сугроба мягкая игрушка привела мальчика в дикий восторг. То-то Таня обрадуется! Мише нравилось, как Таня радовалась.

Плюшевый осел был прекрасен, хоть и дыряв в нескольких местах. Боевые ранения придавали ему шарма. По крайней мере, в Мишиных глазах. Таня от подарка вежливо отказалась, объяснив, что родители не позволят ей принести в дом чужую игрушку. Миша забрал осла себе в память о романтическом приключении.

Улыбка тоскливо вздохнул, окинув прощальным взглядом родную улицу. Какой пугающей она казалась по утрам, когда восьмилетний Миша отправлялся на тренировку по борьбе. Отпускать ребенка одного на другой конец города родители не боялись – маньяков на Крайнем Севере тогда не водилось. Зимой в семь утра стояла такая темень, что маленький Миша невольно ежился от страха. Наст зловеще хрустел под ботинками, мороз щипал щеки. До остановки мальчик если не бежал, то шел энергично. Автобус приходил переполненный, но никто из промерзших пассажиров не оставался на улице. Северяне отлично знают, каково это – ждать автобус на лютом холоде. Поэтому всегда готовы потесниться. До Дворца спорта Миша ехал семь остановок…

Погруженный в воспоминания, Улыбка не сразу заметил притаившегося у калитки мужчину. Тот стоял неподвижно, в накинутой на плечи куртке, и пристально наблюдал за незнакомцем.

Улыбка махнул ему рукой и двинулся прочь.

– Эй! – раздалось за спиной.

Парень удивленно обернулся.

Суровое лицо мужчины смягчилось, губы дрогнули и растянулись в неловкой улыбке:

– Вы это… Хотели дом посмотреть? Заходите!

Полчаса спустя Улыбка поднимался на покатый холм, наполовину заросший высоким иван-чаем. Упрямые жесткие стебли тянули к небу увядшие розовато-сиреневые соцветия. Солнце сияло отчаянно ярко, словно пыталось вылить на город последнюю щедрую порцию тепла перед наступлением суровой зимы. Вдали зеленели, краснели, желтели сопки. У их подножия извивалась юркая ледяная речка. Она искрилась, как серебристая змея, ползущая среди мшистых камней. Улыбка запрокинул голову и зажмурился, подставив лицо под ослепительные лучи.

Вряд ли он испытывал счастье. Счастье – слишком интенсивное, насыщенное чувство. Улыбке было просто спокойно. По-хорошему спокойно.

События минувших месяцев воспринимались отстраненно, будто происходили с кем-то другим. Улыбка наконец разорвал замкнутый круг и вырвался на свободу. И теперь вдыхал полной грудью, по-новому ощущая жизнь и до конца не веря в избавление. Он чувствовал, что ад остался позади, но не понимал, как умудрился выдержать и не сломаться. Должно быть, он сильнее, чем казался себе.

Лизину дочку Улыбка высадил у дома. Объяснил, какие кнопки на домофоне нужно нажать. Снял и спрятал маску, переодел куртку. Проследил за тем, как мать забрала ребенка, и уехал. На работе в тот день он не появился – уведомил Гончарову по телефону, что увольняется, поскольку не желает участвовать в учиненном ею беспределе. Гончарова не удивилась. По-видимому, ожидала чего-то подобного.

Заказал билет. Поручил сестре опекать Матильду и улетел. Впереди целая неделя, чтобы изучать город, воскрешая позабытые кадры из детства, и не думать ни о чем, кроме настоящего момента. Прошлое отпустило его. А будущее больше не волновало. Прав был Толька: все дороги кончаются.