AMOR

Он не слушал. Он не понимал. Он смотрел на нее и потом на разводы, серебряно–синие, бледно–розовые, облака под светлым жаром солнца, и снова смотрел на нее.

Он ещё не знал, что на свете так бывает, такое, он сейчас будет играть н, о в о е, совсем новое, он уже чувствует, оно пришло!

Если бы кто-нибудь посмел сказать про русскую молодую женщину, которая у него ночевала, сама принесла сладости и вино и читала ему — такое! если бы кто-нибудь осмелился ему — он — он…

Когда заиграла где-то музыка — и это зачем-то был вальс — она встала, пошла прочь от звуков, этот вальс звучал — игла по черной пластине, — когда Андрей приходил к ней на горку, они слушали молча, друг в друга глядя. Куда это все ушло?..

Ко дню рождения Ники в дом съезжались гости. Андрей украсил дом осенними цветами — золото–зелень–пурпур. Сад предложил Нике, третий год его посещавшей, — дары.

Цвели стихи — лица — смех, вина в стаканах, остроумие на губах, горели, как в Аннин день, костры, иллюминация удалась даже лучше! а когда все утихло, гости — кто разъезжались, кто — уснули, Ника, с сердцебиением войдя к Андрею и Анне, сказала им, что завтра она уезжает из Отрадного — так надо — время пришло.

— Не отговаривайте,

неотговорите! Я много месяцев была у всех вас на поводу, мне было трудноздесь, я хочу в мой родной Коктебель, к Максу и Мэри, к морю, к Алёше, в мое прошлое, в мое будущее. Я буду у вас под рукой и по первому требованию, если я буду нужна, вернусь.Но не уговаривайте меня, я — уеду,вам надо остаться вдвоём, и мне надо остаться одной!

Что началось! Они оба бросились в бой, но она не уступала. И к утру победа все-таки осталась за ней. Но она почти обессилела за эту ночь.

— Позовите меня — я вернусь. Но дайте мне одно обещанье: перед тем, как послать за мной — пожалейте меня… И если уж тогданельзя будет не звать — я приеду!

Она бросилась укладывать вещи. Побарывая лихорадку отъезда, Таня помогала ей. Она выехала, как и сказала, 15 сентября в жаркий час (что-то помешало выехать утром), и с нею вместе из Отрадного выехала, не захотев остаться, протестом против Андрея Павловича за нее, — Таня.

Все вышли проводить её по главной аллее: друзья, и слуги, и серебрившиеся по горизонту миражи, и собаки ещё долго слышались, пока не угасло миражом Отрадное.

Андрей выехал с ней до Старого Крыма. Анна осталась. Лошади бежали по белой дороге, увозя мешки белой муки, картофеля, всякой снеди. Ника взяла денег. Когда кончатся, даст знать. Андрей даст ещё.

— Не дам знать… — молчала и улыбалась Ника.

В Старом Крыму Таня рассталась с ними, поехала в Феодосию, к матери. Из богатства — в бедность. По велению сердца! Да благословит судьба Никину дочку за этот отъезд!

Даже теперь, через почти два десятилетия, у Ники не подымалась рука написать её расставание с Андреем. Пусть оно так там и останется под упавшим занавесом, заним.

ОКОНЧАНИЕ СКАЗКИ О СКРИПАЧЕ

Подъезжая к ночи к Коктебелю, самозащитой, может быть, чтобы не думать об Андрее, она вспомнила свое прощанье на Феодосийском вокзале с эфенди — он хотел через неделю приехать в Отрадное — приедет, бедняжка! милый ребенок… а её уже там нет…

В поезде, которым она тогда, перед днём рождения, возвращалась к Андрею, не было мест, и народ садился на крыши вагонов, Ягья её провожал. Посадили и Нику. Разместились Даже уютно, полулежа. Были какие-то загородки, низенькие, у края, позволявшие не бояться упасть.

Стоя внизу на чем-то, облокотясь на край крыши, на которой, как Зарэ на кровле в её сказке, лежала Ника, Ягья говорил с ней.

Она, уже решившая свое будущее, как бы в шутку спросила его, что было бы с ним, если бы она вдруг исчезла из его жизни, то есть какбы он её помнил — как кого, как что?

— Я не могусебе этого представить, — отвечал Ягья, — этого не может быть! Но если бэто случилось, мне показалось бы, что как бывает буря промчится, так это надо мной пронеслось… Но вы должны обещать мне, что вы не

исчезнете, что если куда-нибудь решитесь уехать, — вы все можете сделать, я знаю, — то вы мне напишите, что не забыли меня, что хотите меня видеть, — и я к вам приеду! Потому что если не напишете — я гордый, мы все такие, я буду мучать себя, но не приеду, если не позовете… Я не глупый, не думайте, я знаю, что я не то для вас, что вы для меня, я знаю…

Поезд трогался. Она приподнялась, он схватил её в объятья, и она, смеясь, по–матерински поцеловала его — он не умел целоваться.

Но этот первый спешный поцелуй своей освобождающейся жизни она приняла как символ горькой свободы.

ГЛАВА 5

СНОВА ЕВГЕНИЙ

Когда Ника на мажаре с провиантом подъехала к дому Макса — весь берег высыпал смотреть. Проснувшийся Сережа уже висел на ком-то. А Ника объявила, что завтра — третий день празднования её двадцатипятилетия. Она приглашает друзей на торт и вино.

Мэри только взглянула на Нику — и сразу все поняла. Сопереживая и ничего не спрашивая, она стала помогать ей в подготовке пиршества.