AMOR

Руке Паганини не надо делать её скрипкой. Музыкой, меж них зазвучавшей, полна ночь. Он — бережёт. Он знает, что под рукой Никколо Паганини струны из человеческих жил и что они могут сгореть под этимэтюдом! и тогда окажется прав их окружающий зал, все вспыхнет демонским хаосом… Так, оберегаемая, покорная, как всегда, смычку струны, за руку с братом проходит она осторожно, по кругам ночи. Ибо, если сорвутся— то уже не расстанутся, а расстаться им — надо,потому что завтра гонец может прискакать Андреев — и"сена Евгения, конечно, не спит ночь… Это помня, сколько часов пролежала Ника в пуках Едгения, не принадлежа ему… Блаженная горечь, от нее нельзя оторваться (все-таки оторвались, чтобы опомниться), — его лицо над нею с поцелуем, без кровинки, лицо худое донельзя, горбоносое, узкоглазое. Темные надо лбом пряди, надменно назад отброшенные. Рот и жадный, и бережный, отказывающийся быть подвластным напитку и пьющий, лицо истомлённое и томящее, входящее в память навеки, которое, чтобы забыть, надо будет забывать, пока будешь жить. Лицо демона, держащего взглядом всю её женскую сущность. Лицо брата по общей беде!.. Глядя в ночь расширяющимися глазами, она понимает, что — в воздержании этом — их долг. Только оно даёт им право на это объятие, которое длится ночь…

…Она была бы ему хорошей женой, она хотела бы от него — сына… (но, должно быть, с её первой любви девчоночьей, начавшейся с расставания, — так и пойдет от разлуки к разлуке…) Они рвутся встать, оба. Вспоминая — неспящую, и никак нельзя оторваться, этот проклятый подбор, которому не дают ходу, подобрал их как-то уж очень — верно…

Никогда не забыть его глаз, ставших совершенно — новыми. Ради чуда явленья

которых — стоиложить на земле!

Как уйти ему от нее, когда руки не размыкаются, губы пьют и не могут напиться, хотя пьют уже — целую ночь. В этуночь интеллект, памятью победивший забвение, справился с — проклятьем? благословеньем? — дарвиновского подбора. Что будет завтрав ночь?.. Это — рассвет?

День — тянется, и — промчался. День? Его не было. Лежа снова в его руках, ей раскрывшихся, слыша биенье сердца, принявшего её горе, она рассказывает небывалому другу все: о встрече, разлуке с Глебом, о Миронове, о смерти Маврикия, о смерти Алёши. О том, как вошёл в опустевшую жизнь — Андрей. О его болезни, о годах неотрывной любви, о смерти Глеба, о приходе Анны в их дом. О том грешном дне с блюдечком замляники… О лете её умиранья. И как, увидав его, так недавно, на Глеба похожего, поняла, что жива! Она рассказала об Андрее и Анне. Что Андрей изменил ей, но она ему изменить не может. Сама уйдя от него… Она никогда не изменит ему! Дарвиновский подбор. Держа эту душу в руках — и наклоняясь к ней — есть ли ему сейчас существо — желанней? Он знает в себе силы, "силы и средства" сделать её счастливой, нацело погасить, как тушат свечку, её прошлое… Не разнять рук, не разлить водою! Но ту — обидеть нельзя… Которую ночь бьются они друг о друга, не уступая себе. Себяуступая Долгу. (Где

же дарвиновский подбор?)

Но кто-то, кто им говорит: Нельзя вам быть вместе… — он властней всего,даже этого,что с ними…

Неужели опять — рассвет?!

Он встаёт. И тотчас же зеркальным движением она встаёт тоже. Она стоит перед ним, Ева перед Адамом, отдельная, вновь таинственная, став другою: женщиной, которая вынесет — все.

Она уже не льнула к нему. И тем неотрывней он к ней тянулся. Они сходили по лестнице к берегу, дом спал, над морем желтела заря. Оно не было муаровое, как после ночи чтенья с эфенди, оно блистало, оно лежало разлившееся, как огромный драгоценный камень….Топаз? Это все идёт ледоход? Их затирают льдинки.

…Как? Уже— рассвет? Шум моря? Ещё есть это все, кроме нас? Это утро встаёт, скоро люди начнут просыпаться — нам не дано уснуть… И мы никогдане уснем вместе, это бы значило — началожизни (Ника, не замечая, с "они" сошла на "мы"), нам только конец дан! А рассвет подымается, возвещая нам расставание, это птицы защебетали за дверью, на дереве над террасой, мы сейчасрасстанемся… Но когда он встаёт идти — я не даю встать, я, как ветка на его руках и плечах, я обвила руками его голову, я не могу наглядеться! Это — слезы? Это — я улыбаюсь? Он так не глядел, знаю, ни на одну из тех, это моя

победа! Не моя — победа души над кругами головокруженья, которые он — "изучал"… Я смеюсь! День встаёт, он уйдет, и я буду счастлива до самого вечера, когда он снова придет ко мне!

Мы у двери. Вот так — выйти, высоко над морем, во вставшее солнце, в свищущий птичий крик…

Вместе! Разве мы думали, что это нам дастся? Это стоит целой человеческой жизни!

— Идёте! Уже?

Я смотрю, как он сходит по лесенке. Его черные кудри — кудри Ромео! Кто сказал — что он Паганини? Тот был страшный, а этот — прекраснее нет лица! Обернулся… Я лечу с лестницы — ещё раз в его руки. Ничего, одни птицы — и мы. Шум моря.

— Придешь?