Амулет (Потревоженное проклятие)

Мы допили водку, покурили, и в половине тртьего я, сморившись, улегся на топчан, укрывшись бушлатом - на улице подморозило. Глухо шумели машины, проносясь по залитому оранжевым светом фонарей Садовому, бормотало что-то радио на подоконнике, капитан ушел делать обход, и я уснул, успокоенный теплом и водкой...

Проснулся я неожиданно - за окном будки разговаривали. Часы на стене показывали пятый час утра, но на улице было по ночному темно. Я приподнялся на локте и прислушался: говорили трое - один хрипел, другой матерился через слово, а третий... Третий голос принадлежал моему напарнику!

В голове моей ещё шумел хмель, но когда я выглянул в окно, все как рукой сняло: капитан и с ним - двое мужиков, здоровенных кроткостриженных плечистых "быка", тихо выталкивали со стоянки серебристый длинноносый "Континентайль", принадлежавший какому-то известному продюсеру. Меня словно обожгло - угон! Так вот для чего мы сегодня хлестали водку! Вот почему капитан поил меня, наливая в мой стакан вдвое больше!

Я вскочил с топчана, схватил со стола дубинку. Нет! Что толку от этого "демократизатора" против троих взрослых мужчин. Мой взгляд упал на стоящий в углу глушитель, который кто-то из клиентов попросил "покараулить" до субботы. Я ухватился за рыжую трубу - ого! Киллограм восемь! Я поудобнее устроил глушитель в руках, вспомнил кино "Брильянтовая рука", где герой Папанова действовал точно таким же орудием, усмехнулся и пинком распахнул дверь.

Будь я потрезвее, я, возможно, и поостерегся бы в одиночку нападать на троих, наверняка вооруженных, угонщиков. Может быть, потихоньку позвонил бы в милицию, отсиделся в будке. Но водка застила глаза, и я, ощущая себя Ильей Муромцем и Арнольдом Щварцнеггером в одном лице, выскочил на невысокое крыльцо:

- Стоять!

Угонщики замерли. Капитан бросился ко мне, на ходу скороговоркой бормоча:

- Серега! Давй договоримся! Все нормально, это свои мужики, все в порядке! Я должен денег, много... Если я им помогу, они спишут долг... Они обещали изнасиловать мою дочку! Серега! Будь человеком!

Я тупо смотрел на капитана, толстого, лысыватого, с бегающими глазками на щербатом широком лице. Что мне делать? Нужно было принимать решение, а какое решение я могу принять?

Но все решилось само собой. Один из мужиков, толкавших машину, коротко переговорив со своим товарищем, решительно двинулся ко мне:

- Ряба! Хренели ты с ним базаришь! - и мне: - Ну ты, козел! Хиляй в будку и сиди тихо, понял!? Будешь бакланить - пришью!

И в подтверждение своих слов ловко завертел ножом-бабочкой. Я взбесился и рванулся с крылечка навстречу, занося глушитель для удара. Мне! При исполнении! Угрожать!

Капитан, который, как я и подозревал, был человеком робкого десятка, с ужасом в глазах шарахнулся в сторону. Угонщик с ножом явно не ожидал, что я не внемлю его грозному приказу, и растерянно затоптался:

- Ну че ты! Че ты!

Я спрыгнул на землю:

- А ну вали отсюда, гнус!

Второй отошел за "Континентайль", и, вытягивая тощую длинную шею, крикнул оттуда:

- Казан! Отваливаем! Шеф разрешил!

Не столько по смыслу, сколько по интонации, я понял, что и этот боится. В это время мой противник спрятал нож и торопливо пошел к калитке. Второй, длинношеий, бегом устремился за ним. Торжествуя победу, я подбежал к воротам, и потрясая глушителем, заорал им вслед:

- Суки! Еще раз сунетесь, бошки посшибаю!

Угоньщики быстро подбежали к серой "четверке", тихонько фырчащей в стороне, залезли внутрь. Машина, грязная, с напрочь заляпанными номерами, развернулась, за рулем я разглядел ещё одного бандита - в кепке и с сигаретой в зубах. "Четверка" проехала в пяти метрах от ворот, опустилось стекло и лающий голос прокричал:

- Ты ещё нам попадешься, сука! А тебе, Ряба, хана! Шеф проколов не любит!

Я, не помня себя от ярости, рванулся к машине, размахнулся на бегу и швырнул глушитель, целясь в лобовое стекло. "Четверка" завизжала колесами, шлифуя мокрый дымящийся асфальт. Кривая рыжая кишка глушителя врезалась в лобовуху, и одновременно грохнул выстрел! Второй! Третий!

С противным свистом где-то совсем рядом с моей головой пролетела пуля - я даже почувствовал движение вохдуха на щеке. "Свиста той пули, которая тебя убьет, ты не услышишь!", - весьма "кстати" вспомнилася мне фраза из какого-то фильма про войну.

Я настолько растерялся, что не успел ни на что среагировать, застыв корявой комуфлированной статуей возле ворот. Машина выехала наконец на проезжую часть, грохнул ещё один выстрел, блеснув пучком яркого пламени из окна, и "четверка" уехала в сторону Петровки.

Я оцепенело постоял ещё с минуту, толком так и не поняв, в кого стреляли, почему я до сих пор жив, и что делать дальше. Потом на ватных негнущихся ногах дошел до валяющегося в куче мелкого битого стекла глушителя, подобрал его и медленно пошел назад, на стоянку. И первое, что я увидел, войдя в калитку - тело капитана, лежащие на боку, с неестественно заломленной рукой, по пальцам которой стекали капельки темной в свете фонарей крови...