Амур широкий

— Ладно, купить так купить. Пусть люди привыкают.

— Привыкнут, это дело времени. Вот о чем я хочу поговорить, Пиапон Баосзвич. Наше сельское хозяйство приносит нам ежегодно убытки…

«Будет приносить, — подумал Пиапон. — Зачем заставляют огороды сажать? Овес лошадям нужен, его можно сеять. Чумиза людям нужна, огурцы едят, но зачем столько картошки, капусты, когда люди еще не привыкли к ним? А сколько труда требуют они?»

— Каждый год мы покупаем семенной картофель, овес, чумизу — все покупаем, — продолжал бухгалтер, — сохранить на семена не можем, негде хранить. Убыток? Убыток. Овощи садим на островах, там их затопляет. Убыток… Пока мы не станем продавать сельскохозяйственные продукты, будет убыток.

— Кому продавать? — усмехнулся Пиапон. — Малмыжским или корейцам?

— Тут не до смеха, Пиапон Баосавич. Я сам пока не знаю, что делать. Надо, чтобы интегралсоюз принимал овощи у нас, другого выхода нет.

— Воротину тоже негде хранить их.

— Что тогда делать? Нынче тоже дали план. Теперь еще есть указание: тайгу корчевать, поля расширять.

— Не будем тайгу корчевать. Так и скажем. Зачем убыток?

— Потребуют.

— Пусть требуют, прибыли нет — корчевать не будем. Сказали, колхоз сам хозяин, так чего заставляют нас заниматься невыгодным делом. Колхоз наш называется «Рыбак-охотник». Это понятно им? Только под овес, чумизу можно расширить поле. Так я думаю.

Пиапон вышел из-за стола, считая разговор оконченным. Бухгалтер нахлобучил старую кепчонку. В это время вошел Полокто.

— Обожди, не уходи, — сказал он брату. — Ждал, чтобы без других поговорить.

— Сколько лет нам не о чем было говорить, — устало проговорил Пиапон.

— Сейчас есть, — Полокто сел на табурет.

— Ты все живешь по-старому, имеешь трех жен, в доме у тебя законы большого дома, в колхоз не вступаешь и других не пускаешь, сыновей не пускаешь.

— Что со мной сделает твоя советская власть? Насильно в колхоз возьмет? Жен отберет?

— Придет время, заставит уважать свои законы.

— Угрожаешь?

— Нет, предупреждаю.

Пиапону всегда было трудно разговаривать со старшим братом, а когда он стал исполнять обязанности председателя сельсовета, а теперь колхоза, — стало еще труднее. Мелочность Полокто всегда претила Пиапону, а его стремление обогатиться, стремление возвыситься над сородичами вызывали негодование.

— Считай, что у меня две жены, одна на днях уходит к родителям. — Полокто выждал и добавил: — Чего не спрашиваешь, которая?

— Меня не интересуют твои семейные дела, мы с тобой теперь связаны только по-родственному.

— Этого мало?

— Мне мало.

— Да, тебе, конечно, ты дянгиан. Ты большие деньги получаешь, партизанский паек получаешь.

Зависть собакой грызла Полокто, он давно приглядывается к брату, давно завидует ему и как лучшему охотнику и как признанному вожаку односельчан. Он завидовал его уму и даже его сердечности, но следовать за ним не пытался. Он понимал, что брат его представляет совесть сородичей, понимал, что ничего ему он не может противопоставить, и потому искал свой путь. Если Пиапон — совесть сородичей, то он должен олицетворять богатство односельчан, богатство выше ума и благородства, думал он своей худосочной головой. Но и разбогатеть он не сумел. Тогда взял третью жену — как-никак хоть этим он будет отличаться от других сородичей. Няргинцы вступали в колхоз, он отказался. Смотрите, люди, Полокто совсем другой человек, у него свое в голове. Колхозники шли в тайгу охотиться. Полокто шел на заработки в леспромхоз…

— Мне надо пойти поесть, — сказал Пиапон. — Я на работе нахожусь. Ты не колхозник, какие у нас дела? Твои нападки слушать не хочу. Ты хотя и не подчиняешься советским законам, но живешь на нашей земле и обращайся к председателю сельсовета.

— К этому сопляку идти по житейским делам?

— Он председатель, народ ему доверил. Пиапон поднялся.

— Обожди, отец Миры, — каким-то сдавленным голосом сказал Полокто. — Тяжело мне.

— Когда тяжело, тогда идешь ко мне, тогда советуешься? Сейчас жена уходит — ты ко мне. Чем я тебе помогу? Если уходит к родителям, пусть уходит, меньше тебя будут ругать.

— Что ты говоришь, брат? Зачем так? Майда умирает.

И вдруг Полокто всхлипнул, мелко затряслись его плечи. Пиапона словно кто-то ударил по голове; оглушенный и ошеломленный, он медленно сел на место. «Как же так? Как это так? Какой я злой… Его призываю, а сам… Сам-то лучше ли…» Пиапон несколько лет не заходил к старшему брату, не знал о его домашних делах. Слышал он, что Майда больна, но не интересовался ее состоянием. Когда Полокто сказал об уходе одной из жен, он подумал о самой младшей. Не вспомнил о Майде, не вспомнил, что ни у Майды, ни у Гэйе давно уже нет родителей, и если скажут про них, что уходят к родителям, надо понимать, что они покидают солнечный мир и уходят в потусторонний, где и встретятся с родителями…

— Умирает… отмучилась… жила бы еще, может быть, если б не я.

«Жила бы? — Пиапон все не мог опомниться, к нему медленно доходил смысл слов Полокто. — Майда жила бы еще, если б Полокто не отбивал ей легкие…»