Амур широкий

— Жила бы, — повторил Пиапон, взглянув на брата злыми глазами. Растерянности как не бывало, была только ненависть к этому лицемеру.

— Сам ее убил, чего плакать, — сказал он жестко, — думаешь, пожалею? Скоро и Гэйе за ней уйдет, ей еще больше достается. Не человек ты, братом стыдно назвать тебя.

— Ругай, мне легче слушать твою ругань… Боль и злость утешают. — Полокто рукавом вытер глаза, встал. — Пойдем, она тебя зовет.

— Зачем? — удивился Пиапон.

Он за всю жизнь с Майдой перебросился, может быть, десятком слов, и вдруг это приглашение.

— Попрощаться хочет.

Майда лежала на отдельных нарах возле дверей. Она исхудала, на лице кости да желтая кожа. Пиапон сел возле нее на табурет.

— Здравствуй, мать Ойты, — сказал он тихо.

— Здравствуй, отец Миры, — ответила Майда и зашлась в кашле. Откашлявшись, она долго приходила в себя, тощая грудь ходила ходуном, прозрачные длинные пальцы теребили халат.

— Ты не ругай его больше, — тихо проговорила Майда, успокоившись. — Такой уж он, теперь не изменишь. Встретимся там, и там будет такой. Что сделаешь… Не сердись на него… Позвала… хочу передать тебе последние слова твоей матери. Никогда никому не говорила… Про себя держала. Когда он бил меня, думала… вот из-за этого все…

Майда замолчала. Она набиралась сил.

— Она умерла во время грома… Вы искали Поту и Идари, убить собирались… Она сказала, чтобы вы пощадили Идари, сказала, там проклянет вас, если убьете… Потом сказала… ошиблись они, не так поженили вас, тебя и отца Ойты… надо было по-другому, наоборот. Понимаешь? Ты должен был на мне жениться…

«Тогда Дярикта теперь умирала бы», — подумал Пиапон.

— Это хотела передать тебе… Не могла я унести с собой последние слова твоей матери, должна была передать… да и мне легче стало…

— Спасибо, мать Ойты.

— Любима я была твоей матерью… Тебя она любила… Кто знает, как жили бы, если б не ошиблись… теперь что… Ты не ругай его… он очень несчастный человек. Несчастный он, будет еще несчастнее… так она сказала. Без любви на земле не живут… он никого не любил, его никто не любит… несчастный.

Майда умерла на следующий день, в последний мартовский день. Стояла редкая тихая погода, она была такая, может быть, оттого, что хотела проводить светлого, солнечно ласкового и тихого человека. Во всяком случае, такого мнения придерживались все старики Нярги.

В большом и людном доме стало еще многолюднее, приехали братья Майды из Джоанко, родственники из соседних стойбищ — все хотели попрощаться с умершей. Женщины сидели рядом с покойницей на нарах, вышивали последнюю ее обнову, в которой она отправится в дальнюю дорогу, откуда никто никогда не возвращается. Тут же сидела и плакала Гэйе.

— Теперь вся его злость на меня одну падет, — говорила она между причитаниями. — Раньше хоть поровну делили, теперь одна я.

Молодая жена Полокто с женами Ойты и Гары хлопотали по хозяйству. Когда молодая соперница принесла суп в старой миске и поставила в изголовье покойницы, Гэйе сказала:

— Сказала я тебе, ставь ее любимую тарелку. Ту, самую красивую, единственную.

— Он не разрешает, он ведь тоже любит эту тарелку.

Женщины переглянулись — надо же так, пожалел тарелку! Какая бы она ни была красивая, разве не стоит она Майды? Пусть тарелку возьмет с собой Майда, если она любила.

— Принеси тарелку, — сказали женщины.

Младшая жена отнесла миску с супом обратно, но тут же вернулась.

— Не дает. Он там, возле посуды.

Женщины знали, что им делать. Если жадный Полокто не отдает покойнице-жене любимую ее тарелку, остается один-единственный выход — разбить тарелку: покойникам в потустороннем мире не достаются целые вещи, им нужны разбитые в мирской жизни вещи.

— Пусть при покойнице побьет, — сказала Гэйе и сползла с нар.

Она пошла за перегородку, подошла к шкафчику с посудой. Тут сидел за столом Полокто с братьями Майды.

— Чего тебе? — спросил он, глядя на Гэйе недобрыми, пьяными глазами. — За тарелкой, что ли?

— Да, за ней. Эта тарелка ее. Она любила ее.

— Потому мне останется.

— Нет, не останется, она будет ее.

Братья Майды не могли разобраться, о чем идет разговор, старший взял Полокто за руку, притянул к себе.

— Обожди, чего ты горячишься, — заговорил он. — Сейчас зачем горячиться? Умерла она, тихая была, надо потому тихо. Слушай, повернись сюда.

Стоило Полокто повернуться, как Гэйе открыла шкафчик и схватила заветную тарелку. Полокто перехватил ее за руку, и в этот момент Гэйе с силой швырнула тарелку на пол.

— Сука! Ты всегда наперекор мне!

Полокто ткнул кулаком в бок Гэйе, и она мешком свалилась в угол.

— Полокто! Аоси! Затем ты так? — закричали братья Майды, все еще не разобравшись, в чем дело.

— Сдохнешь от жадности. Подохнешь, — прошептала Гэйе. — Он нашей сестре пожалел положить ее любимую тарелку. Мелочник! Живи один, оставайся тут один. Похороним мы ее и все уйдем от тебя. Ты даже не знаешь, почему этот дом стоит. Он стоит, потому что она держала его, подпирала плечами. Теперь она ушла, и дом твой разрушится…

Гэйе тяжело поднялась, подолом халата вытерла лицо. Братья Майды примолкли, опустили головы.