Амур широкий

— Бачигоапу! — бодро выкрикнул он. — Вы что, каждый день на халаты покупаете?

— Чего не покупать, магазин рядом.

— Ты жене бери, не скупись, председательские деньги получаешь.

— В старое время, сынок, материи мало было, — сказала старуха, жена Оненка, — виноватый на суде узкими полосками рвал материю, вытирал стыд с опозоренного лица и раздавал людям. Так было раньше.

«Уже узнали», — с тоской подумал Хорхой.

— Теперь много материи, можно целыми кусками вытираться, — улыбнулся он через силу. — Ты хоть утиралку-полотенце имеешь или подолом халата все вытираешься?

— Подолом, подолом…

— На днях болонский доктор нагрянет, опять обойдет все дома, опять будет ругаться за грязь, сердиться. Тебя обязательно спросит, где полотенце.

— Ничего, сынок, ты к этому времени нам раздашь по большущим кускам материи, вот и будет у меня утиралка.

«Старая сука!» — выругался про себя Хорхой, изображая улыбку на лице.

— Потом доктор спросит, где простыни? Это не смогу я купить. А утиралку, так уж быть, я тебе подарю, чтобы не размазывала по лицу грязь подолом.

— Не надо над старухой насмехаться, — вдруг рассердилась Оненка. — Я не нищая! Грязная, да не нищая. Муж зарабатывает, сама тоже буду зарабатывать, вот поеду на ту сторону землю копать. Грех берешь на себя.

— Не сердись, пошутил, — удовлетворенно проговорил Хорхой.

Он вышел из магазина и подумал: «Так тебе, старая карга! Получила!» В конторе находился один Шатохин, все посетители, приходившие по утрам посидеть в кругу, покурить и поболтать, шумно говорили за перегородкой в колхозной конторе.

— Ишь, встревожились, о решении исполкома толкуют, — сказал секретарь, — жалко им шаманов. Чего встревожились? Ведь это уже не первое решение…

— Тогда объявили, да не боролись. Теперь другое совсем, вот как. Уничтожать надо сэвэнов, рубить священные деревья, отбирать у шаманов бубны и янгпаны.

Хорхой прошел за перегородку, поздоровался.

— Хватит, солнце уже высоко, пора на работу, — сказал Пиапон. — Никто за вас не будет землю рыть, овес сеять. Пока на ту сторону переезжаете, солнце в зените будет. По дороге наговоритесь. Давайте выезжайте, женщины уже на лодках сидят.

Колхозники гурьбой вышли из конторы.

— Народ с трудом привыкает к земле, непривычно, — словно оправдывая сородичей, сказал Пиапон бухгалтеру. — Но ничего, привыкнут.

— Время нельзя упускать, — заметил бухгалтер.

— Годо знает. Молодец он, все понимает. Железо дашь — что хочешь сделает. В моторах разбирается. А в земле всю жизнь, наверно, копается. Ну, Хорхой, как дела? — обернулся Пиапон к племяннику.

— Все хорошо.

— Тебе хорошо, а народ волнуется. Шаманов потрошить начнешь? С чего начнешь?

— Людей надо непугливых.

— Шаманы — люди уважаемые, старые. Вот и думай.

— Думаю. Против стариков тяжело идти, но с шаманами бороться надо.

— Не знаешь, у корейцев есть шаманы?

— Не знаю.

— А что будешь делать с русскими на рыббазе, кирпичном, которые иконам молятся?

— Не знаю.

— Вот тебе на! Если русским разрешается молиться иконам, то почему нанай нельзя молиться священным деревьям, тороанам, пиухэ? Тоже не знаешь?

Вот всегда так — попробуй поговори с дедом! До разговора кажется, все понятно, а поговоришь с ним — оказывается, ничего не ясно. Привычка у него — ставит и ставит вопрос за вопросом, мол, думай, шевели мозгами. Какое Хорхою дело до русских, корейцев, когда сказано с шаманами бороться.

— Ты один из хозяев священного жбана, что будешь делать со жбаном?

— Я не хозяин, мне он не нужен.

— Мы, Заксоры, все хозяева. Что будешь делать? Он священный, к нему приезжают люди молиться со всего Амура. А с дедом, великим шаманом, что?

— Пусть не шаманит.

— Так скажешь — и все? А если не послушается?

— Сам тогда виноват.

— Думай, Хорхой, тебе трудное предстоит дело. Наверное, самое трудное дело, потому что все шаманское это не бубны, не сэвэны, а глубже. Это в головах людей, в их мозгах крепко сидит.

Хорхой перешел на свою половину думать над словами деда, потом махнул рукой.

— Порушим разом — и все! Не будет бубен, священного жбана, священных деревьев, и в людских головах ничего не будет. Ничего не останется, забудут.

Срочных дел в сельсовете не было, и Хорхой с Шатохиным сели за шахматную доску. Хорхой совсем недавно узнал об этой увлекательной игре, играл неважно, но увлеченно.

К полудню из Малмыжа подошла лодка. Ее первым заметил Шатохин.

— Из района, наверно, — предположил он, пряча шахматы.

Вместо ожидаемого начальства из лодки вышел будущий фельдшер — Кирка.

— Ты чего нынче так рано? — удивился Хорхой.

— Раньше сдал экзамены, — улыбнулся Кирка.

Хорхой подхватил чемоданчик и мешок двоюродного брата, недавнего мужа своей матери, и зашагал к большому дому.

— Хорошо тебе, Кирка, в городе живешь, все городское носишь. Забот нет таких, как тут.

— Ты бы хоть день на моем месте побыл, человек. Знал бы, сколько приходится заниматься, одной латыни сколько запоминать. Забот мало!

Хорхой не знал, что такое латынь, но не в его привычках переспрашивать, показывать свое невежество.