Амур широкий

— Вот как? Ты не разрешал, потому она не должна ходить на женский совет, на вечера грамоты. А где ее право?

Токто сидел позади всех на охапке сухой травы и внимательно следил за судом. Не нравился ему этот суд, не нравилась судья, ее голос, вопросы. Да и жалко было сына, наверно, весь вспотел, глаз не поднимает на людей. Разве легко слушать всякие обвинения перед глазами стольких людей.

— Ты побил не жену, ты побил советскую активистку, члена женсовета и за это понесешь суровое наказание.

Тут все зашевелились, зашептались. Токто уперся глазами в Косякову и старался отгадать ее мысли. «Зачем же такое обвинение? — испуганно думал он. — Зачем так? Он, когда бил, жену бил, заревновал…» Мысли путались от страха за сына.

— Ты не разрешаешь ей ходить на женсовет, не разрешаешь учиться грамоте, не разрешаешь вступать в новую жизнь, значит, ты не разрешаешь ей подчиняться советским законам! Ты против советских законов.

Это было тяжелое обвинение, никто не ожидал такого поворота. Все знали, что Гида побил жену из-за ревности, сгоряча, а тут вон в чем его обвиняют! Вон куда повернула умная или хитрая русская девушка. Права она или нет? Очень у нее все ладно получается, вот что значит быть грамотной. Но права ли она? Слишком уж тяжелое обвинение.

— Я не против, как я могу быть против власти, — забормотал Гида и сморкнулся. — Я только не хотел, чтобы она одна без меня ходила… А то что я…

— Признаешь себя виновным?

— В чем? Что побил? Да, побил, но я не против власти…

— У кого вопросы есть к подсудимому?

Все молчали.

— У тебя, Боракта, есть вопросы?

— Нет, зачем вопросы, нет вопросов, — затараторил Боракта.

— Может, кто хочет слово сказать?

Встала Идари и заговорила.

— Правильные советские законы, очень правильные. Разве за нас, за женщин, какой закон раньше заступался? Не было такого закона. А теперь поглядите на этого храброго охотника, на жену поднявшего руку. Стоит, дрожит. Дрожи, дрожи, Гида, да запомни крепко, не тронь и пальцем женщину. Все мужчины запомните, тронете жену, будете вот так стоять перед судом. Какое наказание он заслужил?..

Нина взяла ее под локоть, шепнула: «Об этом позже».

— Ладно, об этом позже, — продолжала Идари, но вдруг, потеряв нить мыслей, растерянно замолчала. — Ладно, я кончила, — смущенно сказала ока и села.

— Если нет больше желающих слово сказать, то суд уходит на совещание, — объявила Нина.

Когда она с Идари и Борактой удалилась в фанзу, охотники закурили и заговорили.

— Теперь собственной жены станешь бояться…

— Власть им дали, равноправными сделали, что хочу, то и делаю, а ты слова не смей сказать…

— Прежде чем ударить жену, придется вспомнить, кто она такая, кроме как жена, иначе нельзя, обвинят…

Судьи совещались недолго. Идари сообщила, что Онага просила не судить мужа, плакала.

— Судить надо было, — ответила Нина. — А ты, Боракта, почему молчал?

— Чего говорить? Зачем говорить? Скажу, а потом меня будешь судить, стыдно будет.

— Жену тоже бьешь?

— Маленько как не бить?

— Все равно, не смей больше трогать, а то судить будем. Итак, решаем: так как за Киле Гиду заступилась побитая жена Онага, и имея в виду, что он впервые…

— Нет, он и раньше тоже бил, — возразила Идари.

— Ладно, пусть… Впервые совершил такой поступок, побил жену, на первый раз ограничиться строгим предупреждением, но при повторении строго наказать, вплоть до тюрьмы. Согласны с таким решением?

— Согласны, — ответили оба заседателя и облегченно вздохнули.

Нина вышла к столу и сказала:

— Встать всем! Суд зачитает решение.

Все поднялись на ноги, выслушали решение суда. Загалдели.

— В тюрьму не сажают!

— Я так и знал, не будет ничего. Будем бить…

— Правильно, угрожали только.

Один Гида, не проронив ни слова, зашагал домой. После этого суда он долго не разговаривал с домашними, спал отдельно от жены, стыдился появляться на людях.

Весной женщины все же раскопали огороды на релке возле Чиори. К этому времени Нина открыла ясли, собрала всех ребятишек ясельного возраста. Она доставала все необходимое с боем: и деньги, и мануфактуру, и питание детям. Почти каждый день приходила в контору колхоза к Токто и надоела ему так, как может надоесть незаживающий чирий.

И Токто сбежал в Болонь на все лето. Позже услышал, что огороды женщин на релке затопило. Жалко стало их, зря трудились, так радостно трудились. До осени пробыл Токто в Болони, изредка навещал Джуен, но встреч с Ниной избегал. Однажды, когда он находился дома, прибежала к нему сестра Боракты, вдовая женщина, уже несколько лет не находившая себе мужа.

— Отец Гиды, помоги, — сказала она, — ты был сельсовет, все законы знаешь не хуже Поты и Идари, и этой светловолосой…

— Ты с чего это взяла? — оторопел Токто. — Откуда мне лучше их знать? Ты заговорилась. Эта русская послана сюда учить нас…

Токто говорил искренне, позабыв о своей неприязни к Нине.

— Ладно. Так вот, слушай. Я не кривая, не косая, умерший муж меня любил…

— Помню, раза два видел, как палкой он тебя…

— Так это два раза всего, виновата была. А так я женщина хорошая, еще рожать могу, а Пота и русская не разрешают дать за меня тори.