Анархисты будущего. (Москва через 20 лет)

— Из-за нее-с, сударыня. Занимался сначала проектами об истреблении этого пагубного сооружения, а потом пришлось не под силу. И в тот самый день, как решил я бежать и лошадей себе уже приготовил, пролетело над нашим городом это чудовище. Низко… Людей на нем видел-с. И не стало больше моих сил…

Ты знаешь, — обратился он к Александру Васильевичу, — сын Володя социал-демократом сделался и уехал к Карлосию, дочь Вера в революционерки записалась и теперь в Петербурге. Был я бобылем, ну, а теперь и нелегальным сделался, — развел он руками. — Тридцать лет службы пропало!

— Что же вы намерены делать? — спросил его Александр Васильевич.

— Переменю имя и буду основывать свою партию. Усы сбрею… За границу бежать — там еще хуже…

— Это тоже закон новой партии усы брить? — пошутил Александр Васильевич, заставив улыбнуться Аню.

— Какой закон? Необходимость… Чтобы «шпики» не узнали. Каково? Исправник — и скрываться принужден… — Он тяжко вздохнул. — Наше положение нового Щедрина требует… А партия — это совсем другое. Есть у меня в Москве один знакомый, такой же, как и я, горемыка, беглый полевой губернатор, так мы с ним новое политическое учение выдумали.

— Вот как!

— Да-с! — Он хитро улыбнулся. — Отчего же мне, с позволения сказать, и не выдумать своей новой политической системы, если я насквозь пропитан этой политикой? Моя система есть нечто среднее между монархизмом и социализмом. Но так, что будут все довольны… Да-с! Мы разрешили… как это?.. Проблемы нищеты народных масс. Одним словом, полная гармония.

— Полицейский социализм? — спросила Аня не без иронии.

Исправник посмотрел на нее одним глазом.

— Нет-с, многоуважаемая гражданка, вы ошибаетесь. Полицейского социализма не может быть, ибо полиция есть ограждение… рамки. Социализм же есть нечто необъятное и по своей необъятности зловредное. Мы взяли из социализма лишь некоторые указания. Маркс раскостил капитал, — но чем обжегся, тем и лечись. В нашем учении базу составляет именно капитал. Правительство является распределительным органом и, при помощи полиции, выплачивает всем подданным жалованье сообразно их труду. Уплата производится ассигнациями, а золото сосредоточивается в государственном банке. Лентяи лишаются жалованья. Полиция следит за трудом всех. Расценка жалованья идет по градации: крестьянину довольно и пяти рублей в месяц.

— Ну, а чем же собираются подати? — спросила Аня.

— Хе-хе-хе… И это не забыто. Натурой-с. Зерном, мехами, хлебом… Как древняя дань. У кого ничего нет — работай. Работай на государство, подлец!

— Так это и теперь делается, — заметил Александр Васильевич.

— Разница. Теперь берут, потому что не платят добровольно. Тогда будут отдавать по закону. Плоды трудов своих. Но разница в чем? Не будет голодных. Все будут обеспечены, не будет и волнений. Крестьянин удовольствуется малым клочком земли, ибо с малого клочка и брать будут немного, не требуется никакой социализации.

— Ну, а что же будут делать с данью? — спросила Аня.

— Продавать. За границу-с. На золото. Отдавать по расценке в погашение государственного долга. Найдут, что сделать.

— А как с народным образованием? — спросил Александр Васильевич, улыбаясь над этим нелепым проектом.

— Для всех дозволено, но не обязательно. Полная свобода. Академии во всех уездных городах при полицейских управлениях.

Аня и Александр Васильевич разразились хохотом. Не смеялся только исправник. Он смотрел по очереди то на одну, то на другого и, наконец, не выдержал:

— Над чем же вы смеетесь? По-вашему, раз человек носит или носил полицейский мундир, так он и не думает ни о чем, кроме своей службы? Ошибаетесь, господа. Убеждения могут быть различны, — не спорю, но разве в моих взглядах больше утопии, чем в социализме или анархизме?

Он начинал сердиться, но Александр Васильевич его успокоил.

Дядя-исправник ночевал в столовой, а на другой день сбрил усы и перебрался к беглому полевому губернатору.

XIV

В деревне

«Анархия» исчезла. Продержав почти месяц в осаде всю Россию, она пропала, словно ее никогда не было. Только блиндажи на улицах да свежее воспоминание о падавших с неба разрушительных снарядах заставляли не забывать о ее существовании. Паника понемногу стала проходить. Снова в Москве заработало электричество, опять начал действовать метрополитен, циркулировать трамваи, а газеты были полны слухов о гибели изобретения анархистов.

Самый распространенный слух был, что «Анархия» погибла во время бури над Балтийским морем, на дне которого пропала тайна победы человека над воздухом.

Ничего не знала о ее судьбе и Аня, снова вошедшая в сношения с коммуной.

«Просветление» писало громовые статьи. Эта газета, притихшая во время паники, вдруг оказалась органом большинства обывателей. На улицах Москвы появились процессии, почти сплошь состоявшие из черни. Они ходили с флагами и горланили сочиненные поэтами «Просветления» гимны, как будто именно они были победителями страшного воздушного чудовища.

Но электрические пистолеты городовых сдерживали их в некотором порядке.