Анархо

Телефон жалобно мигнул и, с прискорбно потухшим экранчиком, уполз обратно в карман. Барбер поднял глаза на сына, что-то активно раскапывающего в песочнице. По спине пробежала постыдная, топочущая ледяными лапками, дрожь. Неужели всё может кончиться вот так? Без предупреждения, без знаков свыше, без каких-либо намёков на незримую Фемиду, карающую согласно настоящим, а не придуманным людьми законам. А что, если всё просто так? Был человек и нет. И больше не будет…

В памяти пронеслись те краткие и, как оказалось, цепкие моменты, когда подросток — братишка Лидса, улыбался, взирал распахнутыми в ожидании взрослых откровений глазами. Эти моменты будут единственными…

Малыш обернулся на отца и очень по-взрослому, даже с вызовом, словно не возился в песке, а вальяжно восседал за барной стойкой, с вызовом кивнул, мол: «Чего надо?» Удовлетворившись лёгкой улыбкой отца, отвернул мордочку и вновь принялся за своё самое главное на свете дело — жизнь. Представить, что этой крохи когда-нибудь может не стать, было решительно невозможно, даже невыносимо, непозволительно… Наверное, так же должен был бы думать и отец Лёни с Лидсом, если бы не покинул этот мир. Хотя, может, и к лучшему. Говорят, пережить своих детей — величайшее горе из всех, что успел выдумать такой немилосердный к своим чадам Господь.

Сигарета прыгнула в губы, по-французски поцеловалась с язычком копеечной зажигалки и сделала первый смоляной горячий выдох. Курить не хотелось вовсе, но чем ещё заняться себя в неловкий и пугающий момент, Барбер не понимал. Пусть даже дым не выветривал тянущую тревогу и не выгонял из груди застывшее тяжёлым камнем нечто, не дающее забыть, что пылающее сердце может биться ради кого-то, а не просто по глупости бессмысленной инерции.

Через двенадцать лет Ване, что сейчас сосредоточенно ковыряется крошечной лопаткой в чуть влажном песке, будет четырнадцать. Вдруг и его может не стать? Или позже, а может и раньше? Как такое возможно? Неужели судьба настолько слепа? Или же у неё свой непостижимый план, по закланию непорочности юных душ на алтарь неведомого кровожадного Бога?

Грубые пальцы жестоко вгрызлись в колючую рыжую бороду, поворошили, чуть дёрнули колючесть «медной» проволоки, поползли по остриженной почти в ноль голове, крепко сжали шею, безвольно повисли, утонув в кармане. Долго гладили телефон, прежде чем вдавить нужные кнопки.

— Да! — раздался на другом конце линии чуть взволнованный голос Бэкхема.

— Привет, — сквозь глубокую затяжку почти прошептал Барбер. — Михин мелкий умер.

— Знаю уже. Что делать будем?

— А что тут сделаешь? — грустно усмехнулся Барбер, в последний раз кратко затянулся и «стрельнул» окурком подальше от детской площадки. — Я чего звоню — не трогайте его сегодня. Пусть с мыслями соберётся. Завтра поговорим. И Вове скажи…

— Да, это понятно. Вот жесть…

— Да уж, жесть. Пока.

— Пока, — попрощался в ответ Бэкхем и первым повестил трубку.

Серая неправильность пластикового прямоугольника нервно вертелась в пальцах. Оборот, ещё оборот и ещё… Барбер уже хотел было сам набрать Шарика, чтобы всё же не полагаться на изменчивую исполнительность Бэкхема, как до слуха донеслось диссонирующее, совсем безтраурное.

Двое парней, наверное чуть младше его самого, бесстыдно громко гогоча, уселись метрах в десяти, шумно, с «чпоком», откупорили пиво. Они смеясь жили своим временем. Наслаждались отведёнными минутами, вовсе не горя желанием делить с кем-то угрюмость задумчивости, неспешную растянутость размышлений, пресность обыденности. Они просто жили…

— Можно потише? — не оборачиваясь, попросил Барбер, листая телефонную книгу.

В ответ долетела недовольная басистая невнятица, уже через пару секунд снова переросшая в молодецкий хмельной смех.

— Потише можно?! — гаркнул Барбер, уже нажав кнопку вызова.

— Ты чего такой серьёзный? — донеслось от расплывшихся в кривых улыбках пришельцев.

Зелёный пластиковый совочек в очередной раз уверенно вгрызся в песок и, преисполнившись, выпрыгнул оттуда, возвещая о своей победе жёлтым сыпучим фонтанчиком. Стенки крохотного котлованчика бессовестно осыпались, но «генподрядчик» старался быть прилежным и раз за разом возвращал примитив детского орудия в ямку. Казалось, ещё чуть-чуть и глубина будет ровно на полную длину совочка. Но тут отец одёрнул, как-то неестественно улыбнулся, бросил коротко: «Ваня, пойдём домой».

Перебирая неуверенными ножками, малыш всё же с глубочайшим сожалением оглянулся на безвременно оставленный «объект». За нещадным бортиком песочницы его было совсем не видно. Зато на детский ясный взгляд попались двое дяденек. Один кручинно держался за голову, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, грозясь упасть со скамейки. Второй полулежал, неестественно развалившись в шушукающейся жужалке и сплёвывал красное и тягучее.

— А чего они? — пролепетал Ваня, задрав вверх крохотную мордашку, уставившись на отца требующим ответов озёрным взглядом.

— Устали, — не оборачиваясь в направлении оттопыренного детского пальчика, пояснил Барбер. — Просто устали…