Анархо

— В такое время сюда только водки пожрать приходят, — наконец оторвалась от журнала обладательница комичного кокошника. — Пирожки есть, — сжалилась она, кивнув на поднос с остатками выпечки. — С капустой остались.

— Ну, давайте с капустой тогда. И пиво. Безалкогольное есть?

— Такого не имеем, — почти с гордостью отозвалась буфетчица, выставив перед Лидсом пустую тарелку и кивнув на поднос, мол, самообслуживание.

— Ну, давайте какое есть… — сдался посетитель и, рассчитавшись, отправился за столик у самого окна.

Выпечка крошилась и проталкивалась в горло только хорошим глотком здешнего пресного пива. Розовые языки капусты скрывались непозволительно долго. Трапеза навевала скорбное уныние. Плохая еда, плохое пиво… Она словно ненавязчиво приучала к тому, что пресность жизни вписана в правила. Что это и есть норма. С тоски захотелось закурить. Почувствовать на губах мерзость табачного перегара.

Отложив малосъедобные пирожки, Лидс включил телефон. Почти на два дня аппарат был погружён в глубокий сон, и теперь выходить из него капризно отказывался, до неприличия долго вертя на экране логотип компании-производителя. За время телефонной летаргии позвонить пытались лишь однажды. Одинокая СМС канцелярски кратко гласила о том, что авторство неудачной попытки принадлежит сестре.

— Привет, — отозвалась Оля, после четырёх длинных гудков.

— Привет. Звонила?

— Звонила.

— Что хотела?

— Вы уже приехали?

— Приехали, — признался Лидс.

— Можно я к тебе приду?

— В гости?

— В гости.

— На ночь глядя?

— Очнись! — фыркнула сестра. — Десяти ещё нет.

— Я к одиннадцати дома буду. Приходи, если хочешь.

— Хочу… — почти по-детски, казалось, немного насупившись, пробубнила Оля.

За окном уже давно висела полночная темень и гулкая тишина, то и дело безжалостно рассекаемая рёвом проносящихся автомобилей. Тоненькое тельце лежало рядом, стараясь соблюдать хотя бы минимальную дистанцию, хотя на узкой для двоих кровати это было непросто. Девичье дыхание слышалось мерным, но если прислушаться, можно было услышать редкую сбивчивость. Это казалось столь непривычно и даже пугающе.

Сестра в свои шестнадцать уже успела превратиться из угловатого подростка в нежную в своей чистой красоте девушку, но ещё не успевшую обтереться о нещадную наждачку порочных улиц. Вот только Бэкхем… Мысли о нём с сестре душились в зародыше, как непростительный грех. Но их первый и последний вздох говорил о том, что они есть, а значит, есть и сам грех.

— У тебя всегда тут так? — прошептала Оля, будто боясь разбудить кого-то неведомого, чутко спящего, свернувшегося клубком у ног.

— Как «так»? — еле слышно шевельнул Лидс губами, принимая правила игры.

— Машины носятся.

— Нет. До этого КамАЗы да катки всю ночь дырчали. Видимо, хорошо уложили, если эти придурки гонки тут устраивать решили.

— Почему придурки?

— А, почему нет?

— Ну, у каждого свои увлечения. Ты морды бьёшь. А кто-то по ночам гоняет.

— Я никому спать не мешаю. У нас всё полюбовно.

— И у нас тоже… — умело повернула Оля русло беседы. — Мы со Славой…

— Да, ладно тебе! — щёлкнул её по носу брат. — Это ваше дело. Я уже говорил с ним.

— Я знаю. Просто мне нужно было самой тебе сказать. Хотя бы с опозданием.

— Будем считать, что сказала. Живите, как хотите…

— Слава — хороший парень.

— Я знаю, Оль. Я знаю… Ты для этого пришла?

— А это так важно?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю…

Девушка привстала, слепо повертела головой, нащупала в сложённых на стуле джинсах пачку сигарет, осторожно на цыпочках подошла к окну.

— Опять куришь, — буркнул с кровати Лидс.

— Опять… — кивнула сестра, чиркнула дешёвой зажигалкой. — Мама совсем плохая, — вновь перевела она тему. — Каждый день «на рогах». Я уже не могу слушать, как она по ночам, шарахаясь, бродит с кухни в туалет, с туалета в кухню. Ложится под утро, а потом делает вид, что всё нормально.

— Не работает?

— Отпуск же был. Из-за Лёни ближе сдвинули. Но уже закончился. Теперь «за свой счёт». Всё гуляет…

— Всё горюет! — поправил брат, но в ответ получил лишь презрительный смешок.

— Горюет… Ей горевать всегда нравилось, даже когда не по чем было. Ей же все всегда хреновые казались. Одна она святая, да Лёня — д'Артаньян… Сопьётся она, к чертям. Ночью, как свинья, днём как тень. Не могу больше смотреть. Оттого к тебе пришла…

— Хочешь пожить?

— Не знаю, — пожала девушка худенькими плечами. — Хочу, чтобы всё нормально было. Может, поговоришь с ней?

— Не думаю, что это хорошая идея.

— А других нет. Я словно сквозь неё прохожу. Словно нет меня. Сначала раздражало, теперь пугает…

— Она меня ненавидит. И, как мне, кажется, уже давно…

— Не кажется. Но, всё-таки…

— Хорошо, — покорно согласился Лидс. — Я поговорю. Попытаюсь.

— Спасибо, — чуть слышно шепнула сестра, и умело стрельнула окурком в открытую форточку. — Кстати, в курсе — недалёко от нас бывшую ветаптеку сожгли?

— Нет, — легко соврал Лидс. — И что, сильно сожгли?

— Да, в хлам. А ещё типа какого-то, что там был, убили.

— Убили? — не поверил ушам брат.

— Ну, говорят в скорую вперёд копытами заносили, — даже с какими-то задорным ноткам почирикала Оля, запрыгивая обратно в кровать.