Анастасiя

Деду нынешнего царя, тоже Ивану, только Ивану III, для укрепления могущества понадобилось, чтобы его дети были потомками не только викинга Рюрика, но стали бы и кровными наследниками базилевса Палеолога, поэтому он и взял в жены толстушку Софью, которая скомно жила в Риме после падения Константинополя. А за Софьей потянулись итальянцы: врачи, архитекторы, художники, мастера. Некоторых она привезла с собой, другие сами приехали.

Я бежал из Милана после окончания медицинского колледжа, когда испанцы захватили миланское герцогство, и кончилась власть герцогов Сфорца. Это случилось в 1535 году от Рождества Христова. Поскольку я был распределен в Кастелло Сфорцеско придворным лекарем, вместе с герцогством разрушилась и моя креатура. Да и жить после разгрома Ломбардии стало трудно. Поскитавшись по городам и весям неспокойной Европы два года, я не нашел постоянного пристанища. Тут келарь миланского бишопа достопочтенный Альберто Гоцолло предложил мне службу в Московском великом княжестве на весьма выгодных условиях, я и согласился.

Не стану останавливаться на подробностях ужасного, крайне утомительного, более чем месячного путешествия. Я принял меры, и слава богу, не простудился и не отравился. Меня приняла сама вдова великого князя Василия Ивановича княгиня Елена, статная красавица с надменным взором. Мне говорили, что она происходит из литовских князей Глинских, а те в свою очередь имеют в предках татарского хана Мамая, разбитого на Куликовом поле другими предками нынешнего царя по мужской линии. Я прибыл в Москву в конце 1537 года.

Поскольку при дворе существовал уже один лекарь, тоже из иностранцев, Елисей Бомелиус, или просто Бомелий, меня на первое время определили к нему в помощь. Я, откровенно говоря, не возражал, поскольку одному без языка в этой варварской стране прожить чрезвычайно трудно.

Бомелий с утра до вечера занимался дворцовыми интригами, к которым меня, естественно, не допускал. В мои обязанности входило блюсти двух сыновей Елены: старшего семилетнего Ивана, с трех лет коронованного умиравшим отцом Василием на Великое княжение Московское, и младшего Юрия, родившегося незадолго до кончины великого князя Василия. Юрий был глухонемым от рождения, рос слабым, постоянно болел. На поддержание его здоровья и были направлены все мои усилия.

Примерно через полгода после моего приезда, как сейчас помню, третьего апреля 1538 года во втором часу дня молодая великая княгиня Елена вдруг скончалась. Скоропостижно. Бомелий ничего не говорил о её болезни. Пошла молва о яде. Шепотом, с опаской. У великой княгини было много врагов и недоброжелателей из-за частого пренебрежения ею обязанностями, присущими владетелю Великого княжества, каковым она сделалась после смерти царственного супруга. По слухам, многие из таких обязанностей присвоил фаворит княгини князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский. Если руководствоваться древнеримским правилом всякого расследования: «ищи, кому выгодно», то судьба указала на суздальского князя Василия Шуйского, который после похорон великой княгини устроил заговор и, схватив Телепнева, отправил его в темницу, где ретивые тюремщики тут же уморили пленника. Шуйский сделался всевластным диктатором огромной страны.

Если обратиться к нашей европейской истории, придется признать, что в подобных драматических событиях не следует искать чего-то чрезвычайного. Достаточно вспомнить историю взлета и падения кардиналов из семейства Борджиа, которые с немалым искусством истребляли друг друга.

Бомелий стал лекарем Василия Шуйского. Я по-прежнему присматривал за детьми Иваном и Юрием, которые тотчас сделались никому не нужными. Однако жалование золотом платили мне регулярно.

* * *

За два первых года жизни своей в Московии я выучил сложный русский язык и научился славянской грамоте. С языками у меня проблем не было. Волею Матвея Шумского и Лехи Васильева, создателей программы игры, все жители древней Руси говорили на более или менее современном языке, ну конечно, безо всяких новомодных вульгаризмов, вроде «опустить», «гнать волну», «распальцовка».

Я, будучи итальянским лекарем, русский освоил быстро. Кроме того я исходно неплохо знал французский и немецкий. Ну и, конечно, латынь. Поэтому, когда Бомелий заводил со мной разговоры на своем старогерманском, в мозгу появлялся синхронный перевод, примерно, как бегущая строка над сценой в театре, когда представление дает заезжая труппа на чужом языке, только строка, не видимая глазом, а воспринимаемая сразу мозгом.

Также легко я понимал латинские записи медицинских терминов, зафиксированных в толстом гроссбухе Алоиза Фрязина. Но друзей я при этом не приобрел. Бомелий был слишком хитер и скрытен. Близко к себе не допускал. Травил ли он кого-то сам, этого я не знаю, но что яды он изготавливал, я видел лично. В кабинете у него стояли многочисленные колбы и реторты с мышьяковой настойкой, свинцовыми и ртутными соединениями и лежали корни мандрагоры. Он уверил меня, что это исключительно в целях фармацевтики.