Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

Да, она дочь своего отца, лукавого царедворца. Да, она, как все эти люди, бьется за свое место под солнцем, за Гамлета, который должен стать ее мужем и королем. Но чтобы она выглядела такой…

Впрочем, если согласиться с тем, что Офелию используют как приманку и что она согласна на такую роль, почему бы ей не стать любовницей Гамлета?

Позже я узнал, что знаменитый английский режиссер Гордон Крэг, приезжавший во МХАТ на постановку «Гамлета», именно так трактовал образ Офелии. «Она похожа на того несчастного поросенка, которого ставят на берегу Нила для ловли крокодилов. Она действительно жалкая девушка», – объяснял Крэг Станиславскому. Станиславский, согласившись с Крэгом, все же не решился из чистой девушки, к которой привык наш зритель, делать «приманку».[2]

Идею Крэга реализовали его ученик Питер Брук и актриса Мэри Юр. Но Тарковский пошел по этому пути еще дальше.

В начале трагедии она была чувственной, даже грубой, а в сцене безумия происходило преображение: Офелия Инны Чуриковой становилась возвышенно одухотворенной.

Знал ли Тарковский о Крэге, Питере Бруке, так трактовавших образ Офелии? Даже если и знал, то нет ничего дурного в том, что, опираясь на традицию выдающихся режиссеров нашего века, он бесстрашно шагнул вперед.

«Мышеловка».

Бродячие актеры готовятся разыграть сцену убийства короля.

Чувственная, с привкусом вульгарности музыка. Барабанный бой подчеркивает накаляющуюся страсть. Обольстительная, в красном трико, танцует на подиуме Маргарита Терехова. Крутится вокруг нее король – его изображает тот же актер, что играет Клавдия.

Преступники сами показывают, как они совершили убийство. Эффект достигался поразительный, в зале вспыхнула овация.

Но что же Гамлет? Почему он не действует, когда вокруг рушится мир? Тихий, сосредоточенный, он все думает, думает, словно придавил его камень, который он не может сбросить с плеч.

Здесь традиция Станиславского видна в полной мере. Как и традиция Качалова, игравшего Гамлета в спектакле великого режиссера.

«Качалов сводит Гамлета с пьедестала, на который поставили его столетия, – написал Валерий Брюсов, откликаясь на спектакль Станиславского. – В исполнении Качалова датский принц – самый обыкновенный человек… То, что произошло с Гамлетом, по толкованию Качалова, – не более как обыкновенное житейское происшествие, какие случаются не так редко.

Качалов старается как можно проще произносить все монологи Гамлета».

Именно по этому пути шли Андрей Тарковский и Анатолий Солоницын, стремясь максимально приблизить Гамлета к зрительному залу. Биограф Качалова Н. Чушкин написал: «… он был думающий, а не действующий Гамлет», и это как будто сказано о герое спектакля Театра имени Ленинского комсомола.

Любопытно, что как раз за это наша критика ругала Анатолия. Те критики, которые не приняли Гамлета Анатолия, главный аргумент формулировали почти слово в слово, как Н. Чушкин, только не в положительном, а в отрицательном смысле.

Конечно, в 1977 году вовсе не восстанавливался спектакль Станиславского 1911 года. Нет, была опора на традицию, а на ее основе – движение вперед, со своей, глубоко оригинальной концепцией.

Одной из самых впечатляющих сцен спектакля была сцена объяснения Гамлета с матерью.

Вот он заходит к ней. Лицо искажено страданием. Он высказывает все, что мучило его душу. Он не обвиняет мать, он страдает вместе с ней, мучаясь несовершенством человека:

Стыдливость, где ты? Искуситель-бес!Когда так властны чувства над вдовою,Как требовать от девушек стыда?

Мать истерзана, убита:

Гамлет, перестань!Ты повернул глаза зрачками в душу.Страдание очищает и мать, и сына.

Конец. Подиум, который был брачным ложем, сценой, троном, теперь стал могилой. И вдруг…

– Смотрите! – вскрикивает кто-то, и все видят, как Гамлет поднимается. Тихая улыбка на его лице. Он протягивает руку и поднимает Лаэрта, Клавдия, мать, гладит всех, прощая.

Вот почему он не вступал в борьбу. Он знал, что будет убивать, знал, что станет таким же, как они, властители Эльсинора, если начнет действовать. А теперь, когда все кончено, дух его освобожден, и он может обнять, как брата, даже Клавдия.

Трижды поет петух, видение исчезает…

…После премьеры в крохотной комнатке Анатолия разместилось человек десять. Были здесь друзья-свердловчане, специально приехавшие на премьеру, были и случайные люди. Режиссер сразу же после спектакля уехал домой.

Все поздравляли Анатолия, провозглашали здравицы в его честь. А он никак не мог прийти в себя – был бледен и отрешен.

Среди общих похвал кто-то сказал, что в спектакле не хватает накала чувств.

Анатолий встрепенулся: