Анатолий Тарасов

В американских и канадских газетах всё, как и обещал Рой, было рассказано. Нашей прессе я в то время такое поведать не мог. Меня могли бы не понять. И — результат: никогда больше, когда я привозил свои команды за океан, в матчах с нами никто драк не устраивал, не дотрагивались до нас. Силовая борьба — да, без нее хоккей невозможен, пресен. Драки — нет».

Матч в Калинине Тарасов по прошествии времени назвал «нехорошим», а хоккей, в нем показанный, — «грязным». Но всегда объяснял, что «мы оказались вынуждены провести этот эксперимент, чтобы канадцы не застали нас врасплох».

Экспериментом Тарасов остался доволен. И дело, конечно же, не в победе с разгромным счетом 15:4, а в проявленном умении дать основательную острастку соперникам, привыкшим играть грубо и видевшим в грубости свое превосходство. Тарасов исключительно серьезно готовился к калининской встрече. На всякий случай, дабы уберечь ведущих хоккеистов от возможных травм, не поставил на игру Локтева, Александрова, Альметова, Кузькина, Брежнева, других лидеров команды. «Их места, — вспоминал Тарасов, — заняли молодые, чуточку безрассудные ребята, из тех, кому безразлично, с какого этажа прыгать — с первого или четвертого, если это в интересах дела. В конечном итоге мужество, все поведение спортсмена на поле должно быть подчинено одной цели — победе. А идти к победе можно разными путями».

«Игра, завершившаяся со счетом 15:4 (6:0, 7:2, 2:2), — писал «Советский спорт» в отчете о калининском матче, — не заслуживает того, чтобы о ее ходе рассказывать подробно. Слишком уж очевидным было превосходство наших хоккеистов. Отсутствие лидеров — ведущих игроков ЦСКА — не ощущалось: и без них чемпион страны выглядел уверенно и мощно… Матч длился дольше обычных двух часов. То и дело игра останавливалась. И надолго. Всякий раз в моменты силовых схваток канадцы всей шестеркой пускались врукопашную. Был момент, когда канадский вратарь ринулся с кулаками на судью Л. Гусева… Судя по всему, проведение таких крупных соревнований еще рано поручать спортивным организациям Калинина».

Последняя фраза газетного отчета — наглядное свидетельство того, что Тарасову удалось сохранить в тайне свою задумку. Он называл акцию «укрощение канадцев». Всё взял на себя. Никогда не понимал тренеров, которые говорили ему, что игроки его команды проявили недисциплинированность, ввязались в драку, а он, тренер, дескать, ни при чем. «В команде, — отвечал Тарасов, — всё должно делаться с ведома тренера. И если хоккеист — пусть и в малом — допускает отсебятину, он способен и крупно подвести команду и тренера».

По прошествии времени Тарасов рассказывал и о том, как он спланировал калининский матч: «Очень мощное, в галоп, начало, в первом периоде звенья добиваются результата. Далее продолжаем наращивать темп и в конце второго периода, когда соперники чуть подустанут, бросаем вызов канадцам». «Я, — рассказывает Юрий Королев, — был на том знаменательном матче ЦСКА с канадским клубом в Калинине, о котором Анатолий Владимирович так подробно и правдиво рассказывает в книге. Помню, как он попросил моего коллегу, сотрудника кафедры хоккея Института физкультуры Льва Гусева: “Ты у нас судья международной категории. Так вот, у меня к тебе большущая просьба: свистни два раза — в начале матча и в конце матча. А в остальном мы разберемся с канадцами сами”».

Даже не с суперсерии-72, а с пришедшихся на более позднее время матчей ЦСКА в Канаде, в частности с «Монреаль Канадиенс», началось взаимопроникновение двух хоккейных школ и стилей. Канадской, подавляющее большинство учеников которой с детских, юношеских лет изо дня в день привыкали к игре индивидуальной, жесткой, порой чрезмерно грязной. И созданной им, Тарасовым, отечественной школы хоккея, созданной, к месту будет сказано, с нулевой отметки и предъявившей миру игру высокоскоростную, атлетичную, с необходимым набором силовых приемов, но в то же время умную, основательно базировавшуюся на принципах коллективизма, «колхозную», как любил говорить сам Тарасов.

«Однако при таком хоккее, при игре в одно касание, спортсмен, отдающий пас, часто остается в тени (особенно в глазах неквалифицированных зрителей), и потому на такую манеру игры могут идти не все спортсмены, а только те, кто ради общего успеха согласен быть как бы на втором плане, только те, у кого хороший, добрый характер. Кто, перефразируя Константина Сергеевича Станиславского, любит не себя в хоккее, а хоккей в себе.

Я твердо убежден, что подлинный коллективизм в современной классной хоккейной команде возможен только в том случае, когда в ней, в этой команде, играют добрые, умные, хорошие и скромные люди, умеющие уважать и любить своих товарищей, люди, которые всегда готовы бескорыстно прийти на помощь другу».

Последний абзац — не набор идеалистических штампов, а твердое убеждение Тарасова.