Анатомия Луны

На них широкие рэперские кепки, потертые косухи в межсезонье и бекеши на собачьем меху зимой. Сражаясь, они скидывают бекеши в снег, достают ножи или просовывают пальцы в кастеты – если бой предстоит насмерть, а не так, размяться. Они увешаны крестами и четками, как новогодние ели – мишурой. Ни Божья Матерь сверху, ни солдаты всех, вместе взятых, русско-турецких войн не видели столько вшей, сколько у этих латиносов наколок. Каждый сантиметр кожи, веки, испод губ, а у иных даже и член – все в простом, как дважды два, и страшном, как кладбищенская земля, монохроме. Они любят широкие черные «Кадиллаки» с тяжеленными дисками, но ездят – не всем быть королями мира – на убитых байках и раздолбанных тачках двадцатилетней выдержки. Фигурки Божьей Матери под решеткой радиатора заляпаны сырой мразью местных улиц, четки на зеркалах заднего вида, иконостас на торпеде, надписи про польскую и сальвадорскую гордость на капоте, на задних и передних дверцах авто, даже на крышах – чтоб сверху было видно господу.

Их любимая точка – качалка на Тарповке, в одном из ее заплеванных переулков, – обшарпанный подвал с кирпичными стенами и бетонным полом, по стенам постеры с грудастыми биксами и Пресвятой Девой, грифы штанг и черные блины размером с колесные диски «КамАЗа» – они любят понты, как все ублюдки. По вечерам – текила и шмаль. По воскресеньям – костел.

Костел – это тот дом на углу Фукса и Доходной, абсолютно черный, с окнами в виде арок на нижних этажах, с барельефом какой-то крылатой шмары на щипце (русские называют эту шмару печальным ангелом и злятся, как собаки, если латинос ругнет при них ангелочка – ему не уйти без сломанного носа). В костеле ублюдки-латиносы, что поавторитетней, перетирают с самим Шимоном. А те, что плавают помельче, сидят в холле, огромном и вытянутом, как трамвайное депо. Здесь со стен почти слезла грязно-

белая штукатурка. Лавки однажды, суровой зимой, пустили на дрова, и потому все сидят на плитах пола, перебирают четки и молятся, курят, читают что-то, уткнувшись в гаджет, или спят под своими бекешами вдоль стен. По углам хнычут дети. Старуха стирает простыни и развешивает на веревках.

Худой парень без руки в одних джинсах сидит на полу, сверкает смуглыми лопатками. Для сальвадорца у него бледная, желтоватая кожа. На правой щеке, прямо под глазом, вытатуирована черная слеза. Он до конца дней своих собрался оплакивать ампутированную правую руку. Бездонные черные глаза смотрят так, будто принял самую грустную и гнусную на свете шмаль, спустился ко всем чертям, в нижний предел преисподней, глянул, как они там маршируют чеканным шагом, понял, что у них там Третий рейх и чертов ад полон продрогших евреев, абхазов, русских, поляков и сальвадорцев, осознал – и теперь не может забыть все это. Сражение, больничка, кладбище – жизнь ублюдка. А без руки ему серединка жизни не светит. Сразу кладбище, к чертям больничку. Это Хосе. Плачущий и безрукий. Щуплый Пеппе, как ласково зовет его старший брат – жирный Хуго. У Хуго Жирного бритый затылок (недавно прицепились вши), ацтекский узор на скулах, накачанные бицепсы и бугристая спина. Он усиленно качает широчайшие мышцы и трапеции, оттого жрет мясо как проклятый. Самый большой мускул Хуго – так говорят про его пузо. Хуго – правая рука самого Шимона.

В Латинском районе живут несколько сальвадорских семей. Когда-то их отцы приехали как студенты в заснеженную Арктику, а потом нелегалами осели в квартале 20/20. Женились на местных молдаванках да полячках и начали строгать носастых полукровок. Сальвадорцы у латинских парней в почете. Шимон никому не дает забыть, с чего началась история банды латиносов. С того июльского дня, когда на Морском проспекте погибли пацаны-студенты – поляк и сальвадорец. Те двое – светловолосый шляхтич и сальвадорский паренек-

мученик, забитый до смерти за татуировку на лице, – священные символы латинской банды.

Прямо в конце этого трамвайного депо, полного потных галичан, молдаван и поляков, хнычущих детей и подростков, уже гордо татуированных, стоит, как алтарь, стол. А вместо святых даров грузные женщины в засаленных полуперчатках и с черной каймой под ногтями раздают ублюдкам на пластиковых тарелках бигос из крысятины, квашеной капусты и лука. Сегодня у них праздник – вступило в силу перемирие с русскими до мая.

Шимон с Зайкой решали и крутили целый месяц, и вчера пришла весть – главари ублюдков договорились. Узнавая новость, парни сплевывают в угол, но принимают. Шимон так сказал. А за стрельчатыми арками окон – зима, мать ее, ветер, костры, крысы попрятались по подвалам. Сукины дети квартала 20/20, две обескровленные банды, берут передышку в бесконечных боях за Тарповку. Слишком много гробов отнесли на кладбище. В мае сражения вспыхнут с новой силой. А пока – никаких драк с русскими ублюдками. Ходить молча. Пялиться в землю, если чешутся кулаки.