Анатомия Луны

Я не знаю, чем тронула их непрошибаемые сердца. Но чем-то, черт возьми, тронула. Семеро русских ублюдков и одна рыжая сука подхватили вирус безумия. Зафиксируй, боженька, для истории наши особо сумасшедшие шаги. Ведь мы едем в Китайский район. Хрен его знает зачем – вышибить мозги парочке узкоглазых, а потом превратиться в фарш под их топорами для разделки мяса?

На Литейщиков я дергаю Рубанка за рукав: «Притормози». В подворотне, устроившись на картонке, смолит бычок Тулуз Лотрек. Он бледен – еще не вполне восстановился после дозы крысиного яда. Я выскакиваю к нему.

– Где Мэй, знаешь?

Лотрек кашляет и отмахивается: ничего не знаю, забыл даже, как звать меня.

– Грузите его в багажник, ребята, – распоряжается Рубанок. – Там разберемся. Если что, продадим китайцам в рабство.

Лотрека, остервенело ругающегося и сучащего обрубками под грязным полиэтиленом, запихивают в багажник джипа.

Сразу за Воздвиженским собором – Канал. Мы проезжаем через мост и оказываемся на той стороне, в трущобах хутуна.

Хутун – это преисподняя, вся в красных фонарях. Вроде бы та же метель, те же улицы, но только мир вывернут наизнанку. Мясо бурых кирпичей. В узких переулках пахнет мочой. Стихийные рыночки, лотки с яблоками, картонные коробки с гнилью под снежной крупой. Стайки китайцев в ватниках курят, плюются и торгуются у лотков. За джипом бегут узкоглазые мальчишки и громко кричат. Из подворотни швыряют яйцо. Оно растекается соплями по ветровому стеклу. «Китайцы, едреть их, потеряли яйцы», – ржут ублюдки. Рубанок включает дворники и, спокойный, как слон, едет дальше.

Лотрек копошится и пытается закурить в багажнике, чиркает неработающей зажигалкой.

– Прожжешь обшивку, я из твоей кожи коврик сделаю, – предупреждает его Рубанок. Лотрек оставляет попытки, убирает бычок за пазуху.

На тротуарах, у борделей, у вонючих забегаловок сидят узкоглазые в черных шляпах и ватниках. Через приспущенные стекла джипа мы спрашиваем у них про Мэй. Они лишь презрительно улыбаются и делают вид, что не понимают нас.

В безвыходной ситуации русские пьют. Вот и Рубанок достает из бардачка бутылку водки, прикладывается к горлышку. Бутылка идет по кругу, глоток достается и мне, и даже Лотреку в багажнике. Водка делает свое дело – у ублюдков отчаянно блестят глаза.

Джип останавливается у Прачечной. Семеро бородатых берут обрезы и врываются в едальню, распугав стайку узкоглазых женщин и стариков. Колченогий Лотрек, раскачиваясь маятником, поспешает за ними – сегодня он единственный русский калека в Китайском районе, и ему лучше не отрываться от семерых бородатых с обрезами. Они хоть и ублюдки, но свои – гораздо меньшее зло, чем узкоглазые с топорами.

– Знаешь Мэй? Где она? – Рубанок берет первого попавшегося китайца за шиворот и утюжит лицом об стол.

– Подожди, не так… – Я чувствую жуткую неправильность во всем этом. Отталкиваю Рубанка. Ласково задаю китайцу с разбитым лицом тот же вопрос: где Мэй? Китаец показывает мне язык.

Рубанок хватает его снова – и со всей дури лбом об стол. Сплевывает:

– Все так, Ло!

– Ну, еще кто хочет по морде? – кричат ублюдки.

Никто не хочет. Все испуганно молчат. Тогда, в этом гробовом молчании, я показываю пальцем на Лотрека и говорю:

– Он муж той, которую мы ищем. И сейчас мы запрем тут двери и каждому из вас по очереди будем рубить пальцы, как он – своей жене.

В хутуне все помнят историю с китаянкой и ее отрубленными пальцами. Помнят, но все равно молчат. Тогда русские опускают обрезы и достают ножи. И вот тут пожилой китаец в парусиновой робе вкрадчиво произносит:

– Мы не знаем ничего. Мы маленькие люди. Вам надо в Народный дом, через два квартала отсюда. С Аароном говорите.

Каждая русская сука и каждый русский ублюдок знает: китайцам верить нельзя. Но выхода у нас нет, и мы выходим из Прачечной и садимся в джип. Лотрек лезет в багажник – на свое законное место.

Народный дом в Длинном переулке, с окнами-арками, облицован рустовым камнем. Высокие печные трубы и башенка. Когда-то давным-давно здесь была читальня и слесарные мастерские, а в башенке – даже обсерватория. Теперь тут китайский бордель. Публичных домов за Каналом пруд пруди – нельзя пройти и ста метров, чтобы не наткнуться на девиц в канареечных платьях. В каждом дворе, за каждой обшарпанной дверью – притон. Особенно же любят китайцы помпезные бордели – такие как этот, в Народном доме.

Проституцию в массы – таков лозунг китайцев. Это их многовековая культурная норма. Говорят, в Китае есть портовый город, в провинции Фуцзянь, на побережье Тайваньского пролива, так там при населении в три миллиона человек аж пятьсот борделей. Мать твою пресвятую, куда им столько? А им нужно – в борделях они отдыхают душой, заливают в себя тонны виски, становятся красными, как говяжьи вырезки, шлепают по задницам девочек, обнимаются и называют друзьями тех, кого завтра замочат, как требует прагматичный китайский уличный бизнес.