Андрей Рублев

– Спать, должно, хочешь? вишь, как очи у тебя набрякли?

– То от дыма. Сколько домов довелось спалить в эту ночь! – с горечью воскликнул оружейник. – Эх, как говорится, не умели шить золотом, так бейте молотом… Проспали князи и бояре Орду. Два года торочили: теперь татары–де не страшны! А мы верили. Ин ладно! – вдруг перевел он разговор. – Расскажи лучше, что там в Костроме, да и повсюду, делается.

– Доброго мало. Большая вражья сила идет на Москву. Под Переяславом чудом только не полонили татары великую княгиню с чадами и казной. Мы с охраной посольской, когда из Твери ехали, помогли отбиться. Повсюду ордынцы рыщут – не раз их дозоры встречали, когда гнали в стольную.

– Выходит, окружили Москву? Чай, теперь и помощи ждать неоткуда?! – взволнованно спросил Иван.

– Помощь будет. В Костроме воинство собирается, из многих городов каждый день полки приходят.

– А сколько воев в полках тех после Куликовской сечи? раз два и обчелся… Надо было Митрию Иванычу в осаду на Москве сесть, как в литовщину!

– А дальше что? У Кремника стены добрые, может, и отсиделись бы. Орда же пускай по Московской земле гуляет! А как она гуляет, ведомо, чай, тебе?!

– Ныне же все по–другому будет! – вскочив с лавки, выкрикнул уже проснувшийся Андрейка. – Татары на стены полезут, а князь великий как навалится на них с полками! Потеха! – возбужденно блестя глазами, заключил он.

– Верно, Андрейка, – улыбнувшись, потрепал его за рыжеватые вихры Лукинич. – Хорошо было бы, ежели б на Москве все это уразумели. Но жаль, далеко до того.

Иван рот раскрыл, хотел возразить, но Лукинич уже поднялся из–за стола:

– Ну, пора и честь знать, отъезжать надо.

Натянув кольчугу, надел кафтан и пояс с подвешенными к нему кинжалом и мешочком для огнива и трута, взял из рук Андрейки шлем. Отрок уже успел примерить его и сейчас с благоговением рассматривал многочисленные вмятины и царапины на потускневшей поверхности – следы вражеских мечей и сабель.

Неожиданно в сенях послышались громкие, возбужденные голоса, распахнулась дверь, и в светлицу ворвался Михалка.

– Дядя Лукинич! – закричал он с порога. – Остей–воевода Антипку за тобой прислал! Велел немедля к нему на великокняжий двор явиться!

Глава 10

На крыльце Лукинич даже глаза зажмурил, так ярко залит был двор полуденным солнцем. Возле ворот увидел Антипку, который кормил свою лошадь, поспешил к нему.

В усыпанной желтыми цветами выгоревшей траве безумолчно трещали кузнечики. Заслышав шаги, они умолкали и разлетались в стороны. Несколько белых бабочек, кружась, порхали друг за другом. В шелестящих на ветру листьях тополей свистели синицы. И лишь тревожный гул за оградой и смрад пожарища, омрачая все, напоминали о близящейся грозе.

– Что случилось, Антипка?

– Сын боярский с посеченным лицом велел найти тебя: Остею–де нужен.

«Так больше и не встретился с Аленушкой…» – хмуро думал Лукинич; он был раздосадован, взволнован, в груди, как тогда на Соборной площади перед походом на мурзу Бегича, тоскливо щемило сердце.

От грустных мыслей его отвлек Михалка. Пока Лукинич прощался с Рублевыми, он разгорячил свою пегую кобылу и, проскакав в полушаге от взвизгнувших дворовых девок, перемахнул через плетень на огород.

Лукинич, хоть и пригрозил парню, про себя отметил: «Молодец! На коне хорошо сидит, ничего не скажешь!»

Усевшись в седле, бросил взгляд на дом сурожанина: не покажется ль все–таки Алена в оконце? Но в закрытых рамах лишь блестела на солнце слюда. Вздохнув, молча поклонился провожающим и медленно тронул коня.

На великокняжьем дворе Остея уже не было. Лукиничу сказали, что он у Чешковой башни.

На Подол воины спускались по узкому, в три сажени шириной, Тайницкому переулку. В конце его находились выходящие на Москву–реку Водяные, или, как их называли москвичи, Чешковы, ворота по имени жившего вблизи боярина. Над ними, почти вровень с гребнем холма, белела высокая Тайницкая башня. Как и большинство башен Кремля, она была круглая и заканчивалась вверху широкой крытой площадкой. Но, в отличие от других, вырытый в ее подвальной части колодец позволял при осаде снабжать крепость речной водой. Поговаривали, что в одной из стен колодца имеется потайной ход с двумя ответвлениями, которые выводили в лес за Яузу и на Переяславскую дорогу, но где он расположен, никто из горожан толком не знал.

На Подоле тянуло сыростью и прохладой, копыта лошадей оставляли глубокие следы на влажной, топкой земле. Кругом толпились вооруженные сидельцы. У некоторых фряжские кинжалы и мечи, на головах черкесские шлемы – оружие из хранилища великого князя. Группа слобожан тащила к внутренней лестнице, ведущей на стену, тяжелую большую пушку. Наверху пушкари, разгоняя любопытных, устанавливали между зубцами тюфяки – малые пушки.