Андрей Рублев

Ордынцы, переправившись через Неглинную, строились по десяткам и сотням, неторопливо въезжали по Богоявленской улице на пепелище Великого посада. Люди прихлынули к зубцам, на стенах началась толкотня, давка. Кого–то придавили, и тот кричал дурным голосом, кто–то громко бранился по–черному. Мальчишки взбирались повыше.

Прислонясь к парапету, Лукинич угрюмо следил за суматохой на стене. К нему подошел Зубов, по–дружески толкнул плечом. Взгляд воина смягчился – они хорошо знали друг друга еще со времен прошлых походов; спросил:

– С грамоткой ответной как быть?

– О том не тревожься. В ночи можно будет из Кремника выйти. Успокоится тут малость, – кивнул он на возбужденную толпу, – я тебе грамотку на великокняжьем дворе отдам.

– Как бы татары тут всех враз не утихомирили! – мрачно бросил Лукинич. – Заборол не поставили, ребятня зубцы облепила. А ежели они стрелять начнут?

– Верно говоришь, только за всем не уследить.

– А на что осадный воевода и люди начальные? Чай, не запамятовал, когда литвины Ольгерда к стольной подступали, на стенах, кроме ратных людей, никого не было.

– Осерчал ты, гляжу, на Остея.

– Не за себя, Ерофей, не думай! Полдня всего я тут, а такого наслышался да нагляделся…

– Может, ты прав, Антон! – нахмурившись, сказал Зубов, поглаживая глубокий сизый шрам на щеке. – Должно, прав. Новому человеку всегда видней. Да я и сам много нелепого примечаю, хоть в дозорах весь час. То твои молодцы? – вдруг спросил он, показывая на стоявших внизу с лошадьми Михалку и Антипку.

– Мои… – удивленно протянул Лукинич.

– Молодцы, ничего не скажешь! – улыбнулся сын боярский. – А что, Антон, ежли… Только давай отойдем в сторону малость.

Пройти можно было лишь вдоль парапета с внутренней стороны – у зубцов в несколько рядов толпились люди. Они с беспокойным и жадным любопытством смотрели на едущих по пепелищу ордынцев.

У каждого было по два–три лука, несколько колчанов со стрелами, сбоку боевые топоры и плетеные щиты. Одеты в долгополые, едва не до стремян, темные кафтаны, поверх железные куяки–доспехи, в руках оголенные сабли. Но татар было немного, держались они поодаль от Кремля, и вскоре народ успокоился. Москвичи гасили разведенные сгоряча костры – под ними в больших железных чанах и медных котлах уже закипала вода и плавилась смола. Снимали заборола, где их успели поставить. Лучники прятали стрелы в колчаны. На прясле слышался оживленный говор, раздавались громкие мальчишечьи крики.

Лукинич исподволь рассматривал толпящихся на стене людей. Много невесть откуда взявшихся пьяных. Вооружены топорами, рогатинами, кольями, редко у кого меч, лук или копье, некоторые вообще безоружные. Немало баб и ребятишек. Задние напирают на стоящих у зубцов. Те бранятся, отталкивают их. Начальных, кто мог бы навести порядок, не видно – или с толпой смешались, или нет их вовсе.

– Хуже, чем на торжище! – в сердцах сплюнул Лукинич. – Неужто всюду такое? И впрямь не видать руки воеводской!

– Это, Антон, ты напрасно. Остей в сидении осадном и в прочем ратном умельстве искусен. С дедом своим Ольгердом во многих сечах сражался.

– Былой славой сечи не выиграешь, Ерофей.

– Во многом не литвин повинен. Архимандриты и бояре воду мутят. Меж собой люд московский иначе как мятежниками не называют. Весь час Остею торочат: не можно черных людишек к власти допускать. За сие, мол, великий князь не пожалует. Вот он с выборными слободскими и посадскими и рядился один только раз. Сказывают, хворь его одолела, – склонившись к Лукиничу, шепнул сын боярский.

– Добром такое не кончится!

– Что было – видали, что будет – поглядим. Но люд московский крепко за стольную биться будет. Многие на Куликово поле ходили, мыслят: лучше умереть в поле, чем в бабьем подоле! Одно плохо, – испытующе посмотрел Зубов на Лукинича, мало в Кремнике людей начальных, кои ратное дело знают.

– Что же Остей дозволил боярам и детям боярским уехать?

– Об том долго говорить, – насупился Зубов. – А стал я на Думе кричать против, так они в дозоры гонять меня начали, – заключил он с обидой, но тут же согнал с лица хмурость, подмигнул Лукиничу: – Да бог с ними. Есть тут добрые молодцы. Тимоха Лапин, Кирюшка Хомутов, Иван Бредня… – назвал несколько знакомых воину служилых людей. – Вот бы и ты остался, а? Грамотку же ребята твои сами довезут… Ну, Антон, соглашайся! – хлопнул сын боярский увесистой ладонью его по плечу.

Многое промелькнуло в голове у Лукинича, и не последним из этого была Аленушка; молча протянул Зубову руку, соглашаясь.

Под стенами заиграли татарские дудки, застучали бубны. Десятка два ордынцев медленно подъезжали к Фроловской башне. Вперед вырвался всадник. Подскакав к воротам, стал кричать, размахивать руками. Люди на стенах притихли. Наконец разобрали: предлагает начать переговоры.