Андрей Рублев

Впервые на Русской земле раздались пушечные выстрелы, впервые кремлевские стены застлал пороховой дым. Нукеры никогда не ведали про такое! Бросая щиты, сабли, луки, отхлынули они от крепости. А сидельцы сразу взбодрились. Со стен, из бойниц башен вслед бегущим летели стрелы и камни. Оставляя на земле убитых и раненых, осадные лестницы и оружие, татары устремились на пепелище Великого посада и Зарядья. Лишь за несколько перестрелов от Кремля они останавливались, с трудом переводя дух, боязливо оглядывались на белокаменную громаду крепости.

– Бежит Орда! У–лю–лю! – ликуя, кричали осажденные.

– Отбили окаянных… – облегченно вздыхали другие.

– Спужались, нехристи, – любовно похлопал горячий ствол тюфяка Иван Рублев. – Мал, а шуму много чинит.

– Не только шума, но и дела! – с обидой поправил оружейника молодой русобородый помощник пушкаря.

– Господь не оставил! – крестясь на икону Нерукотворного Спаса, торжественно провозгласил рябой Вавил Кореев. Спас и еще с полдюжины других икон были взяты кузнецами из Андроникова монастыря и, по обычаю, выставлены на стене, чтобы помогали осажденным.

– Бог, бог, но главное, сам будь не плох! – бросил Иван.

«Сие – начало только, – не разделяя радостного оживления, царившего на прясле, хмурился Лукинич. – Скоро ждать нового приступа». Некоторое время он продолжал озабоченно разглядывать пепелище, затем приказал созвать начальных людей сотских со всего прясла.

– Что делать, тысяцкий, у меня пушкаря с великой пушки убило?! – подойдя к Лукиничу, взволнованно крикнул Тимоха Чернов.

– Повсюду ордынцев отбили, тихо как стало, аж дивно! – улыбаясь, сказал Никита Лопухов.

Лукинич не отвечал, то и дело бросая нетерпеливые взгляды, ждал, когда соберутся остальные сотские.

– Скоро татары снова на приступ пойдут, Тохтамыш своих ханов на Думу сзывает, – показывая на пепелище, строго сказал он выборным, что наконец собрались возле него. Вся окрестность до самого леса была заполонена ордынцами. Несколько десятков юрт, среди которых выделялась огромная белая, раскинулись вдоль кремлевской стены. Лукиничу она была хорошо знакома. Белая вежа – шатер великого хана АкОрды и КокОрды Тохтамыша. Кажется, вчера только он видел ее в степных просторах Тульской земли, а сейчас… К юрте все время подъезжали конные. Одни спешивались и тут же исчезали за белым войлочным пологом, другие продолжали оставаться в седлах.

– А вон, глядите, близ Васильевского луга! Кто это? – в тревоге спросил староста Петров.

Вдали, на рубеже заболоченного поля и леса, рядами выстраивались воины в черных плащах и железных шлемах.

– Крымские фряги из Сурожа и Кафы! – угрюмо заметил Лукинич. – Они и на Куликовом поле были.

– Да, они! Теперь держись, братчики!

– Ох, не устоять нам. Таранов и камнеметов тащат сколько! И самих–то собирается тьмище… – занудил Кореев, стал креститься.

– Не бойсь, Вавилко! – хлопнул его по сутулой спине Никита Лопухов. – Мы тож не лыком шиты.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать! – добавил Тимоха Чернов.

– Эх, ежели бы ров у стены выкопали заранее… – вздохнул староста. – Говорили ведь боярам о том, а они: успеется, мол.

Лукинич, окинув взглядом сотских, сказал:

– Слово мое недолгое, други. Со стен чтобы никто не сходил. Только за припасом ратным. Камней и бревен нанести на прясло побольше. Теперь главное. Ордынцы тараны готовят, чтобы ворота разбить. Велите седельцам сено на цепях подвязать, дабы удары ослабить. Ты, Чернов, вместе с Рублевыми великие пушки и тюфяки, что у вас стоят, поближе к Тимофеевской башне придвиньте. Так надо! – строго добавил тысяцкий, увидев, как вытянулись лица у оружейников. – Главное – не дать татарам ворота разбить. О том и с соседями говорить хочу. Сейчас пойдем с тобой, Михайла, к бочарам, – кивнул он старосте и, обращаясь к остальным, продолжал:

– За сидельцами глядите, словом добрым бодрите их. Особливо вы, Лапин и Бредня, за селянами присматривайте, к осаде они непривычные. Ну а Темир со своими, чаю, тоже среди первых будет. Верно? – привлек Лукинич к себе успевшего ему полюбиться старосту московских татар–кожевенников, вместе с кузнецами и оружейниками державших оборону на прясле.

– Не опасайсь, бачка тысяцкий, – широко заулыбался Темир. – Наша крепко стоять будет!

Князь Остей тяжело опустился на лавку, прижал руки к вискам. В груди учащенно стучало сердце, голову сдавила тупая боль.