Андрей Сахаров. Наука и свобода

Даже Сахарову — при всем его стратегическом значении — после переселения на Объект в марте 1950 года семь месяцев не разрешали выезжать в Москву, при этом не было ни телефонной, ни почтовой связи. О своей семье он мог узнавать лишь через тех, кому такие поездки разрешались. Первый свой день рождения на Объекте он отметил без своих близких.

Позже, когда его семья обжилась на новом месте, они — по мере служебной необходимости — всей семьей приезжали на месяц-два в Москву. Дети числились и в московской школе, но им пришлось привыкнуть никому не говорить — ни одноклассникам, ни учителям, — куда они уезжают. Был придуман ответ: «Ездим на дачу, где папа тоже работает». Название Саров, как и все его синонимы (Арзамас-70, -16 и даже Объект), нельзя было произносить. Родители объясняли детям, что надо уклоняться даже от вопроса, сколько времени занимает дорога туда.[196]

Как бдительно охранялась граница Объекта, Сахаров убедился на собственном опыте, когда в первые месяцы вместе с несколькими сотрудниками отправился на прогулку в лес, окружавший город. За разговорами они не заметили, что подошли к охраняемой границе. Их арестовали, заставили сесть в грузовик на дно кузова, вытянув ноги, и предупредили: «При попытке бегства и если подберете ноги — стреляем без предупреждения». Когда их вывели из грузовика. то поставили лицом к стене, пока выясняли личности.

Другой случай, происшедший с другой стороны той же границы в 60-с годы, закончился хуже. Куратору КГБ по ФИАНу однажды сообщили, что технический сотрудник его (московского) института арестован при попытке проникнуть через ограждение на территорию Объекта — столь далеко от Москвы. При разбирательстве выяснилось, что этот сотрудник — сын священника и сам верующий — решил пойти поклониться праху Серафима Саровского в традиционное до революции место паломничества. В Ленинской библиотеке он нашел книгу с описанием местонахождения этого святого места и отправился туда. Проверка показала, что он действительно незадолго до своего паломничества брал соответствующую книгу в библиотеке — его имя значилось на карточке выдачи книги. Никакого наказания не последовало, но происшедшее нанесло ему психическую травму, которую он не пережил.[197]

И все же научно-технические обитатели зоны «пробного коммунизма» не были подавлены тюремностью своей жизни.

Я думаю, что обстановка Объекта, его «мононаправленность», даже соседство лагеря и режимные «излишества» — в немалой степени психологически способствовали той поглощенности работой, которая <>

была определяющей в жизни многих из нас. Мы видели себя в центре огромного дела, на которое направлены колоссальные средства, и видели, что это достается людям, стране очень дорогой ценой. Это вызывало, как мне кажется, у многих чувство, что жертвы, трудности не должны быть напрасными. <> При этом в важности, абсолютной жизненной необходимости нашего дела мы не могли сомневаться. И ничего отвлекающего — все где-то далеко, за двумя рядами колючей проволоки, вне нашего мира. Несомненно, что очень высокий (по общим нормам) уровень зарплаты, правительственные награды, другие знаки и привилегии почетного положения тоже были существенным поддерживающим элементом.

Но кроме того, у них была интересная работа, дававшая большой простор творческой свободе.

Слойку — в жизнь

Хотя совещание на Объекте в июне 1949 года приняло план работ по термоядерной бомбе, таммовская группа продолжала действовать в ФИАНе. Ситуацию изменила директива президента США Трумэна, публично объявленная 31 января 1950 года, о продолжении «работы над всеми формами атомного оружия, включая так называемую водородную, или супербомбу». Директива эта стала ответом на первое советское испытание атомной бомбы в августе 1949 года, положившее шокирующий конец американской атомной монополии. Ведь всего за несколько недель до испытания американская разведка заверила президента, что наиболее вероятное время первого испытания атомной бомбы в СССР — 1953 год.[198]