Андрей Сахаров

Сахаров познакомился также с настоящими диссидентами и стал читателем самиздата. Оба слова и оба явления вошли в советскую жизнь в середине 1960-х годов. Самиздат иронически воспроизводил название и восполнял пробелы «Политиздата» — главного советского издательства идеологический литературы. Пробелы заполнялись без помощи типографий, но и без участия цензуры. Роль типографий брали на себя пишущие машинки. Машинка давала пять копий, и каждое следующее издание умножало тираж на пять. Самиздат распространял разнообразную литературу от стихов классиков из труднодоступных изданий до явно антисоветских сочинений. Столичная интеллигенция вовсю пользовалась этой самозародившейся свободой печати (в первое десятилетие самиздат выпустил около двух тысяч произведений).

Сахарову открылись «нецензурные» факты советской истории и советского настоящего, от которых он был до того изолирован: «Даже если в этих рассказах не все было иногда объективно, на первых порах главным было не это, а выход из того замкнутого мира, в котором я находился». Он был настолько изолирован, что не заметил даже громкого дела двух писателей, арестованных в сентябре 1965-го и осужденных в феврале 1966-го за то, что публиковали свои произведения за границей и не покаялись: «Во время суда над Синявским и Даниэлем я был еще очень «в стороне», практически я о нем не знал». А ведь именно тогда начиналось демократическое, или диссидентское, движение в СССР²⁰⁴.

Не знал Сахаров и о первой организованной форме этого движения — демонстрации у памятника Пушкину в Москве 5 декабря 1965 года, в государственный праздник — День Конституции. То была молчаливая демонстрация с развернутыми в определенный момент лозунгами «Уважайте Конституцию — Основной закон СССР!» и «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем».

Год спустя Сахаров получил по почте анонимное приглашение принять участие во второй подобной демонстрации. Предлагалось 5 декабря 1966 года прийти к памятнику Пушкину «за пять — десять минут до 6 часов вечера и ровно в 6 часов снять, вместе с другими, шляпу в знак уважения к Конституции и стоять молча с непокрытой головой одну минуту». Сахарову понравился этот замысел, принадлежавший, как он узнал позже, Александру Есенину-Вольпину — автору и «других очень оригинальных и плодотворных идей»[12]. Подчеркнуто законную и мирную демонстрацию, освященную близким ему именем поэта, Сахаров вполне мог счесть «организационно-политическим творчеством народовластия», о котором упомянул за несколько месяцев до того в футурологической статье²⁰⁵

. И решил сам принять участие в таком творчестве. Впервые в жизни.

«Около памятника стояло кучкой несколько десятков человек, все они были мне незнакомы. Некоторые обменивались тихими репликами. В 6 [часов вечера] примерно половина из них сняли шляпы, я тоже, и, как было условленно, молчали (как я потом понял, другая половина были сотрудники КГБ). Надев шляпы, люди еще долго не расходились. Я подошел к памятнику и громко прочитал надпись на одной из граней основания:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,Что в мой жестокий век восславил я свободуИ милость к падшим призывал.

Потом я ушел одновременно с большинством».

«Большинство» это относилось к очень малому меньшинству столичной интеллигенции. Объединяло его стремление к открытости общественной жизни, к гласности, а проще говоря, к свободе. Двадцать лет спустя «гласность» станет политическим термином, в таком качестве войдет в иностранные языки, а на своей родине обозначит конец советского режима. Но участники молчаливых митингов у памятника Пушкину видели в гласности скорее средство улучшить советский социализм, а не свергнуть его.

Сахаров готов был улучшать социализм и в «разрешенной» общественной жизни. В начале 1967 году он включился в защиту озера Байкал от промышленных загрязнений. В комитет защиты Байкала при ЦК комсомола вошли видные ученые, писатели, инженеры. Свое участие в этом деле Сахаров считал безрезультатным, но очень важным для понимания взаимосвязи экологии и социального устройства общества. Он воочию увидел, что независимая экологическая экспертиза невозможна, когда у науки и промышленности один хозяин — правительство.

В 1966–1967 годах по Москве распространялись коллективные обращения к властям в защиту отдельных лиц и с предложением конкретных улучшений советской жизни. Подписывали такие петиции обычно люди науки и искусства, и некоторое время подпись не влекла за собой серьезных «оргвыводов». «Подписантами» становились по разным причинам — от искренне свободолюбивых до элитарно-престижных. Считаные единицы затем стали, диссидентами. Остальные перестали «высовываться», когда это стало опасно — за несколько месяцев до оккупации Чехословакии в 1968 году.