Андрей Сахаров

Об этом, конечно, думали люди, в круг которых Сахаров попал в 1970 году, через два года после своих «Размышлений…». Они не только мыслили иначе — они и действовали не так, как полагалось по неписаным советским законам. Главное, они подчинялись страху не так сильно, как средний советский человек. Свои страхи они преодолевали разными способами: чувством морального долга, поддержкой друзей, особым складом психики. Разные причины выводили их за пределы среднесоветской жизни: от «инстинктивного» отклика на беду ближнего до амбиций самореализации. Различались и цели. Одни просто защищали униженного и оскорбленного. Другие — свою национальную или религиозную группу, униженную и оскорбленную государством (как крымские татары, немцы Поволжья, баптисты, адвентисты и др.). Третьи хотели реализовать какие-то общие идеи, в том числе и несовместимые одна с другой, вроде марксизма или православия, «очищенных от пережитков сталинизма».

Среди общих идей диссидентов правозащитная идея выглядит самой бесхитростной, а то и вовсе «безыдейной». Зато она и самая широкая: права человека, и прежде всего интеллектуальная свобода, необходимы всем вольномыслящим; чтобы выражать и защищать свои вольные мысли, права и свободы необходимы даже тем, кто скептически смотрит на «западный» принцип свободы личности и на верховенство прав человека над обязанностями гражданина и правами государства.

Участник и внимательный наблюдатель тогдашних процессов в демократическом движение Андрей Амальрик засвидетельствовал, что «с 1968 года инакомыслящие — хотя и не всегда четко — делились на «политиков» и «моралистов»: на тех, кто думал о Движении как о зародыше политической партии и хотел выработать программу политических и социально-экономических преобразований, и на тех, кто хотел стоять на позициях морального непризнания и неучастия в зле режима. Деление условно, поскольку каждый был на какую-то долю моралист и на какую-то политик. Даже Сахаров, в своих обращениях к властям предлагая программу социально-экономических изменений и критикуя разрядку, выступал в роли политика»⁵⁹

.

Слова «Даже Сахаров…» означают, что в нем видели прежде всего «моралиста». Рассказывая о трагической судьбе правозащитника Юрия Галанскова, погибшего в лагере, Амальрик указал на присущую тому форму морали, «которой не могу найти иного названия, чем святость, или, проще, некоторое юродство в высоком смысле этого слова; нечто подобное я наблюдал потом у человека, во многих отношениях иного, чем Галансков, — у Андрея Дмитриевича Сахарова: огромная готовность помогать людям и способность переживать чужую беду как свою».

Итак, Сахаров — святой моралист? Диагнозу многоопытного диссидента стоит доверять, несмотря на то что ни он, ни кто-либо другой еще много лет не знали реальной секретной причины, по которой закрытый физик-теоретик Сахаров превратился в открытого правозащитника-практика.

Это его превращение не укладывается в классификацию «политик или моралист». Оно началось с морально-политического открытия, сделанного им в 1967–1968 годах в связи с проблемой стратегической противоракетной обороны — в области своей второй профессии. Тогда он обнаружил, что в ракетно-ядерную эру, когда появились технические средства уничтожить земную цивилизацию за полчаса, самое надежное средство предотвратить это — права человека. То есть Сахаров обнаружил внешнеполитическое

значение морального вопроса, после чего взялся за сам вопрос. Вопрос был давно решен на бумаге: внутри страны — еще в тексте сталинской конституции, а в мировом масштабе — во Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН в 1948 году. Декларация, правда, говорит лишь о желаемом. Но и конституция, Основной закон страны, лишь прикрывала словами бесправную действительность. Такая действительность требовала осмысления и изменения, чем Сахаров и занялся вместе с товарищами по правозащитному делу. А уникальность его — секретного — пути к этому делу была уже не так важна.

Осенью 1970 года Сахаров получил предложение от одного из своих новых вольномыслящих знакомых, Валерия Чалидзе, создать Комитет прав человека с целью изучать ситуацию в данной сфере в СССР и вырабатывать соответствующие рекомендации. Делать это предполагалось в рамках писаных советских законов с максимальной гласностью. Этот принцип, как и идею подобного комитета, выдвинул Есенин-Вольпин, которого Чалидзе привлек в качестве эксперта, а в «действительные члены» комитета взял, помимо себя и своего друга Андрея Твердохлебова, действительного члена АН СССР, трижды Героя Социалистического Труда Сахарова.

Судя по всему, у Чалидзе хватало уверенности в себе, чтобы смотреть на других (включая и Академика) как на инструменты в борьбе за правое дело. А его самоуважение, похоже, доходило до самоуверенности, о чем свидетельствует его трактат по объяснению физики микромира на основе классической (неквантовой) физики, которые он опубликовал на Западе наряду с трудами о природе человека и общества⁶⁰.