Андрейка

Медведь заглянул в лагерь следующей ночью. Во всяком случае, крышка огромного железного бака для мусора была сломана и изогнута. Барри пришлось выбросить ее. Вместе с Андрейкой он натаскал тесу, и они заколотили бак с мусором толстыми необструганными досками. Доски выбирали потолще. Заколотили плотно, и, когда кончили, Андрейка почувствовал, что у него нет сил. Он лег на доски, вдыхая запах смолы, хвои и так лежал, пока его не окликнул «дьявол» Поль, чтоб Эндрю сменил его в их дьявольской работе: ему некогда. Часа через два Андрейка ошпарил руку и в ярости грохнул тарелку об пол. С трудом добрался до своего спального мешка. Каждая косточка ныла. Кожа на руке покраснела, на пальце вздулась пузырями.

Проснулся Андрейка от треска досок. Кто-то ломал их работу. Выбрался из спального мешка и голый, в широченных московских трусах, которые он то и дело подтягивал машинальным движением, выскочил на крыльцо. На их сооружении стоял, чуть приподнявшись на задние лапы, огромный медведь! При свете полной луны шерсть его казалась голубоватой, и, не ведая, что это черный медведь — гризли, самый свирепый зверь Канады, Андрейка взобрался на деревянную крышу заколоченного бака. Гризли с треском отрывал толстые доски и отшвыривал их в сторону... Еще секунда, и Андрейка оказался в метре от голубовато–черного страшилища с круглыми глазами, и неожиданно для самого себя начал на него орать диким голосом.

— Убирайся вон, бездельник! К черту! Я не хочу тебя видеть на моей крыше. Твое место вон там, — он показал на большую клетку, полную лакомств, которую привезли из Торонтского зоопарка. — Иди туда, если тебе хочется общаться с людьми! Иди к черту, говорю! Ну! — вскричал он, подымая обе руки.

Гризли таращился на него оторопело, держа в когтистой лапе оторванную доску, постоял так, наклонив голову, чтоб разглядеть, кто там шумит... Потом повернулся всей своей многопудовой голубоватой массой, еще раз взглянул вбок с досадой: мол, чего мешаешь? И, едва не задев Андрея мохнатым задом, спрыгнул вниз.

Утром только об этом и говорили. Барри от ужаса побелел: стоило гризли протянуть к Эндрю лапу...

«Вот так «немой»!» — ахали девчата из обслуги.

Руководители групп начали приводить толстощеких детей и просили Эндрю рассказать им, как все это было.

Вокруг Андрейки оказалось вдруг столько девушек, что он даже начал подумывать, не удрать ли куда. Даже Virgin, само целомудрие, которая принципиально ничего не слышала, кроме песен любимой группы «Дюран–Дюран» из своего магнитофончика, укрепленного на ее поясе, даже она сняла свои маленькие наушники и поцеловала Эндрю.

Даже франтиха Женевьева, «пудель с медалями», как Андрейка называл ее про себя, обняла. Женевьева казалась ему глуповато–гордой. Вскинутая голова, причесанные книзу мохнатые пуделиные брови. Подымет длинные наклеенные ресницы, в синих глазах — постоянная насмешка. Над кем?

Женевьева училась в частной французской школе, работала как-то на выставке одежды модельершей и вела себя в кэмпе так, словно ей было не восемнадцать лет, а все двадцать восемь... Эндрю она притянула к себе с такой силой, словно он всегда был ее парнем. Она остро пахла духами, какими-то кремами, пудрой. На руках у нее позванивали браслеты, они оцарапали Андрейке шею.

В умывальнике бросил взгляд на зеркало, — ужаснулся: весь в губной помаде. Едва отмылся. Только вышел из умывальника, опять Женевьева. К вечеру он удрал от нее на кухню, где работал веселящийся «жучок» Джек Рассел — самый неприятный человек в кэмпе, как решил Андрейка. Тройной подбородок Джека от хохота трясся. Над чем он только не посмеивался?

Двенадцать лет назад Джек был, как и Барри, профессиональным хоккеистом. Ему разбили коленную чашечку. В отличие от Барри, которого беда смягчила, «просветлила», как пропела Кэрен, Джека беда обозлила на весь мир. С десяти вечера до шести утра — кухонный бог. Моет полы, плиту, кастрюли. Тут его территория, на которую в эти часы не смеет ступить ни одна нога.

— Ты чего приперся! — зарычал он на Андрейку. И посмотрел на него пристально: мол, убирайся, пока цел.

Андрейка хотел подняться с табуретки, но тут вбежала Женевьева в голубых шортах с разрезами по бокам до пояса. За стенкой накручивали рок–н–ролл, и Женевьева тут же задергалась в ритме «рока», делая какие-то невиданные Андрейкой па.

— Уходи вон, пустельга! — зарычал Джек.

Женевьева вскочила на скамейку, продолжая пританцовывать и глядя на Джека с вызовом.

— Попробуй, если можешь!

Джек, мокрый от пота, жирный, поднял ее на руках, она пыталась вырваться, крича:

— Как ты смеешь, вонючка! Горлодер!

Но выбросить ее за дверь для него никакого труда не составило.

Андрейке не надо было повторять, он тут же вышмыгнул на улицу.

В темноте налетел на Женевьеву, которая его ждала. Она обняла его за шею и, отмахиваясь веткой от комаров, повела к костру, возле которого сидели парни и девушки, руководители групп. Дети заснули в своих бревенчатых домиках, и девчонки–руководители пели знаменитую песню «Битлз» «Пусть будет»... Барри аккомпанировал им на гитаре.