Ангельский грешник

Одно из важных событий, повлекших за собой его новое положение гимназиста – сближение с Николенькой. Долгое время старший брат даже если его и замечал, то относился как к досадному явлению, которое, хочешь, не хочешь, а надо терпеть. Перемена в отношениях произошла незаметно, оба, словно бы, прозрели обнаружив рядом близкое тебе по духу существо, по устремлениям, характеру. В один из дней, когда он обложенный тетрадями и учебниками готовился к экзамену по истории, Николай заглянул к нему в комнату. Справился о чем-то, они разговорились и просидели беседуя до середины ночи.

Родная кровь не всегда родная душа. Николенька был родной душой. Открытый, порывистый, не терпевший скуки. Увлекался театром, писал картины, музицировал, сочинял романсы. Рассказы его, которые он печатал под псевдонимом «Рокотов», отметил Лев Толстой подчеркнув несомненную одаренность автора. Был первой ракеткой России по лаун-теннису, разгромил при стечении публики в Царском Селе пожелавшего сразиться с ним государя также увлекавшегося пришедшим с английских островов зажигательным видом спорта.

У них оказались общие интересы. Оба одинаково смотрели на жизнь в родительском доме, которая при всех ее привлекательных сторонах, была, тем не менее, однообразной, рутинной, не отвечала молодым их устремлениям, живому характеру, склонностью к опасным приключениям, озорству. У брата была любовница Мария Головина, которую он звал Муней. Отчаянная, плюющая на условности. Он стал завсегдатаем потайной квартирки с самоваром, водкой и закуской на столе, в которую набивалисьвечерами приятели Николая: студенты университета, артисты, веселые девицы. Дурачились, рассказывали анекдоты, пели под гитару. Напившись однажды решили продолжить гульбу у цыган. Собираясь он высказал опасение, что в гимназическом мундире к цыганах его не пустят.

– А мы вас девушкой нарядим! – вскричала Муня. – Вы страсть как миловидны!

Сказано, сделано. Нарядили с хохотом нарядом из Муниного гардероба, накрасили, родная мать не узнает!

Ехали несколькими экипажами до Новой Деревни, где жили особняком цыгане, долго, пили по дороге из горлышек «Клико». Ввалились гурьбой в ярко освещенный зал с диванами вдоль стен, креслами, столиками в несколько рядов.

Первый в его жизни вечер у цыган, впечатлений через край!

В помещение входили смеясь диковато-красивые женщины в широких юбках в оборку и шалями на плечах, следом с гитарным перезвоном молодцы в кафтанах и красных сапожках. Тонколицый кудрявый парень запел, бедово, с надрывом «Из-за-а ду-уб-аа, из-под вя-аа-за-а», песню мощно подхватил хор, пошла пляска с выкриками, ударами в ладоши, щелканьем каблуков. Звон гитар и цимбал, кружение цыганских чаровниц со смуглыми грудями в вырезах платьев, песня за песней распевным, слаженным многоголосием: « Застольная», «Ах вы, сени мои, сени». «Не бушуйте вы, ветры буйные!», страстная, на грани отчаяния «Рубашонка худо рваная» о незадавшейся жизни, с нотами невыразимой вселенской скорби, после которой – пропади все пропадом! – только в омут головой!

К столику подошла с серебряным подносом уставленным бокалами с шампанским молодая цыганка, поклонилась. Они с Николенькой бросили на стол кредитки, взяли по бокалу, чокаются, пьют. Он смотрит с нежностью на брата, по нарумяненным его щекам текут слезы, он их не стыдится, наполнен до края чарующей сладкой грустью, желанием любить, быть любимым…

С памятного вечера у цыган началась взрослая двойная жизнь. Днем прилежный гимназист, ночью наряженная Муней, готовая к приключениям смелая дама.

На летние каникулы они с Николаем поехали в Париж, остановились в «Отель дю Рэн» на Вандомской площади, в комнатах первого этажа, что при образе их жизни было чрезвычайно удобно: в любое время суток, чтобы попасть к себе, не надо пересекать вестибюль, шагай смело через окно! Катались на паровом катере по Сене, гуляли по бульварам, ездили в Версаль. Вечерами театры, варьете, кафешантаны с танцорками и певичками. Что ни день, приходило письмо от матушки: переживала, как любила она выражаться, что они «легкомысленничают», не следят за здоровьем, ленятся писать.

– Ну, что нового? – осведомлялся Николай застав его за чтением очередного послания. – Промывка мозгов?

– Послушай, если интересно.

– Слушаю, – смотрелся тот в зеркало.

– «Милый Феликс, – принимался он читать, – наконец-то я получила от вас известие, а то прямо тоска разбирала без строки от наших беглецов. Ты прежде писал ежедневно, а теперь совсем перестал! Меня очень волнует твой необходимый отъезд в Петербург. Надеюсь, что я скоро от тебя получу телеграмму с твоим решением, так как вопрос слишком серьезный, чтобы к нему относиться зря. Если ты нашел свидетельство о болезни и можешь дотянуть до конца октября, то брось Париж и французские замки и приезжай прямо в Петербург, устрой свои дела и приезжай сюда, где так дивно хорошо! Очень жаль, если Николай от тебя отстанет, так как Папа рассчитывает на его приезд сюда и постоянно об этом говорит»…

– О, господи! – зевает брат.