Английский пациент

Сапер увидел лицо кремового цвета и нимб над головой из маленьких лампочек. Сам он лежал на бетонном доте, между городом и морем, и наблюдал, как четверо мужчин вылезают из лодки, поднимают и несут гипсовую статую высотой в полтора метра, движутся по берегу, увязая в песке. Идут, не останавливаясь и не думая, что берег может быть заминирован. А может, они видели, как немцы заминировали берег, и знают безопасный путь?

Все это происходило в Габичче Маре 29 мая 1944 года. В этот день у городских жителей был праздник – морской фестиваль Девы Марии.

Взрослые и дети высыпали на улицу. Появились оркестранты в нарядной одежде. Они, конечно, не собирались играть и нарушать правила комендантского часа, но их присутствие с начищенными до блеска инструментами было частью церемонии, которую нельзя менять.

И вдруг, совершенно неожиданно, он выплыл из темноты – в тюрбане, с автоматом в руках, с минометной трубой на ремне за плечами – и испугал их. Люди никак не ожидали, что на этой ничейной полосе появится военный.

Он поднял автомат и поймал в прицел лицо Девы Марии – нестареющее, неживое, в отличие от загорелых мужских сильных рук, которые несли ее. Мария снисходительно покачивала головой в ореоле из двадцати зажженных лампочек. На ней был плащ бледно-голубого цвета, левое колено слегка согнуто, чтобы подчеркнуть мягкие складки.

Эти люди не были мечтателями. Они пережили фашистов, англичан, галлов, готов и германцев. Их так часто завоевывали, что они уже привыкли. Но тем не менее свято соблюдали свои традиции и праздники. Вот и эту кремово-голубую гипсовую фигуру привезли по морю, поставили в тележку для винограда, украшенную цветами, и повезли на площадь. Оркестранты молча шли впереди. Он должен был обеспечить их безопасность, но не мог ворваться в процессию, находиться среди них, нарушать церемонию, испугать детей в белых одеждах своим оружием.

Поэтому пошел по другой улице, южнее, и старался идти со скоростью движения процессии, так что на перекрестке они встретились. Он поднял автомат и еще раз поймал ее лицо в прицел. Они довезли скульптуру до мыса, который выходил в море, поставили там и разошлись по домам. Никто не подозревал, что он все время следил за ними.

Ее лицо все еще было освещено. Четверо мужчин сели на площадке вокруг, словно часовые. Батарея начала садиться, лампочки совсем погасли где-то около половины пятого утра. Он взглянул на часы. Снова посмотрел сквозь прицел на четверых мужчин. Двое спали. Перевел прицел на ее лицо и стал изучать. Сейчас оно выглядело совсем по-другому, казалось более близким и живым, напоминая знакомое лицо: сестру… или дочь, которая у него когда-нибудь родится. Если бы мог, оставил бы что-нибудь на память. Но у него была своя вера, своя религия.

Караваджо заходит в библиотеку. Он проводит здесь почти все дни. Как всегда, книги – великое таинство. Достает с полки одну из них и открывает на титульной странице. Проходит минут пять, и он слышит тихий стон.

Оборачивается и видит, что на диване спит Хана. Закрыв книгу, отходит назад, за выступ под полками. Девушка спит, свернувшись калачиком, прислонившись щекой к пыльной парче дивана, кулак под подбородком. Брови шевелятся, лицо сосредоточенно. Ей что-то снится.

Когда он впервые увидел ее здесь, на вилле, она была как натянутая струна. Тело, прошедшее через войну: худое и подтянутое. Будто в любви, исчерпало каждую клеточку.

Он вдруг громко чихнул, а когда поднял голову, она уже проснулась и уставилась на него.

– Угадай, сколько сейчас времени.

– Примерно 4.05. Нет, 4.07, – сказала она.

Это была их старая игра. Караваджо выскользнул из комнаты, чтобы проверить часы; по уверенным движениям она поняла, что он недавно принял очередную дозу морфия, был оживленным и сосредоточенным. Сидела и улыбалась, когда он вернулся, покачивая головой, удивляясь, как точно она определила время.

– Я родилась с солнечными часами в голове, да?

– Но ведь ночью они спят?

– А есть лунные часы? Может быть, их уже изобрели? И каждый архитектор, проектирующий виллу, обязательно предусматривает место для лунных часов – на случай, если в дом залезут воры.

– Какая трогательная забота о богатых!

– Давай встретимся у лунных часов, Дэвид. Там, где слабые становятся сильными.

– Ты имеешь в виду английского пациента и себя?

– А знаешь, год назад у меня мог бы родиться ребенок.

Теперь, когда его рассудок ясен и точен благодаря морфию, можно говорить о себе – и он будет слушать, будет с ней. И она рассказывает о себе с той искренностью, которая бывает, когда не знаешь, происходит все это во сне или наяву.

Караваджо знакомо такое состояние: он часто встречал людей у лунных часов. Нарушал их покой в два часа ночи, когда случайно опрокидывал какой-нибудь шкафчик в спальне, и тот с грохотом падал. И пришел к выводу: когда люди в шоке, это удерживает их от страха и насилия. И пользовался этим, хлопая в ладоши и безостановочно болтая, подбрасывая перед глазами ошеломленных хозяев дорогие часы и ловя их, задавая им вопросы о том, где что расположено.