Английский пациент

– У Караваджо есть картина, которую он написал в поздний период жизни, – «Давид с головой Голиафа». На ней изображен молодой воин, который держит в вытянутой руке голову Голиафа, старую и страшную. Но не только поэтому картина навевает грустные мысли. Было доказано, что лицо Давида – это портрет самого Караваджо в молодости, а голова Голиафа – это его же портрет, но уже в зрелом возрасте, когда он писал картину. Молодость вершит суд над старостью, которую держит в вытянутой руке. Суд над собственной бренностью. Мне кажется, что, когда я увидел Кипа около своей кровати, подумал: вот он – мой Давид.

Караваджо молчит, его мысли плывут вместе с пылинками в солнечных лучах. Война лишила душевного равновесия, и таким он не может вернуться в другой мир, постоянно накачиваясь морфием. Он уже немолод, но так и не скучает по семейному счастью. Всю жизнь он старался избегать постоянных привязанностей. До этой войны был скорее влюбленным, чем мужем. Он был из тех, кто ускользает, словно любовник, оставляя за собой хаос чувств; словно вор, покидающий опустошенный дом.

Он наблюдает за пациентом, ибо должен узнать, кто этот англичанин из пустыни – и раскрыть его ради безопасности Ханы. Или создать для него кожу наподобие дубильной кислоты, которая маскирует обгоревшую плоть человека.

В начале войны, во время работы в Каире, его научили изобретать двойных агентов или призраков, имеющих телесную оболочку. Ему был поручен мифический агент по кличке «Сыр», и Дэвид проводил недели, обряжая его в факты, обучая таким качествам характера, как алчность и слабость к выпивке, благодаря которым агент будет давать противнику информацию – конечно, ложную. Так же, как и некоторые другие в Каире, Караваджо работал над созданием целых отрядов в пустыне. Он был там как раз в то время, когда ложь и только ложь можно было предложить людям, которые его окружали. Чувствовал себя, словно человек в темной комнате, которому приходится кричать кукушкой.

Но здесь наступила пора сбрасывать кожу: надо было не притворяться, а быть такими, как есть. Не оставалось никакой защиты, кроме поиска правды в других.

Она вытаскивает из полки в библиотеке книгу «Ким» и, опираясь на рояль, начинает писать на форзаце в конце.

«Он говорит, что это грозное оружие – пушка Зам-Зама – все еще находится перед Лахорским музеем. Там было две пушки, отлитые из металлической кухонной утвари, которую собрали из домов жителей Хинду в качестве подати. Все это расплавили и отлили пушки. Их использовали во многих сражениях в восемнадцатом и девятнадцатом веках против сикхов. Во время сражения при переходе через реку Чинаб одна пушка пропала…»

Она закрывает книгу, встает на стул и прячет ее на высокой, почти невидимой полке.

Затем входит в комнату английского пациента с новой книгой и громко объявляет название.

– Сегодня мы не будем читать, Хана.

Девушка смотрит на него. «Даже сейчас, – думает она, – у него красивые глаза. Все можно прочесть в этом пристальном взгляде». Она чувствует, как пульсируют сигналы из его глаз, затем исчезают, словно потух огонь маяка.

– Сегодня мы не будем читать. Дайте мне Геродота.

Она подает толстую запачканную книгу.

– Я видел издания «Историй» с тисненым портретом на обложке, изображающим скульптуру, которую нашли в одном из французских музеев. Но никогда не представлял себе Геродота таким, скорее – в виде одного из свободных людей пустыни, которые путешествуют от оазиса к оазису, торгуя легендами, принимая все без подозрений, соединяя миражи. «Моя история, – пишет Геродот, – с самого начала нашла дополнение к основному аргументу». Что интересно, так это его рассказы о тупиках на поворотах истории: как люди предают друг друга во имя спасения нации, как влюбляются… Сколько, вы говорили, вам лет?

– Двадцать.

– Я был значительно старше, когда влюбился.

Хана молчит и после паузы спрашивает:

– Кто она?

Но он уже далеко.

– Птицы предпочитают садиться на голые ветки, – сказал Караваджо. – В этом случае у них прекрасный обзор, и они могут лететь в любом направлении.

– Если ты имеешь в виду меня, – сказала Хана, – то я не птица. А вот кто птица – так это пациент наверху.

Кип пытается представить ее птицей.

– Скажи мне, можно ли полюбить человека, который не такой сильный, как ты? – Караваджо, воинственно настроенный после инъекции морфия, вызывает ее на спор. – Во время моих любовных похождений, которые, должен признаться вашей честной компании, начались довольно поздно, это волновало меня больше всего. Только после женитьбы я понял, что можно возбуждаться от беседы. Я никогда не думал, что слова могут быть эротичными. Иногда мне действительно больше нравится говорить, чем трахаться. В предложениях что-то есть. Немножко одного, немножко другого, а потом опять… Единственная проблема со словами в том, что можешь припереть сам себя к стенке, а когда трахаешься, такого не бывает.

– Это говорит мужчина, – пробормотала Хана.