Angst

Вся эта многовековая запретительная канитель, а также обилие ведомств полиции мыслей, от цепных сотрудников которых можно было получить по зубам не только за дерзкий памфлет, но и за идеологически-неверный анекдот, привело к тому, что у человека, родившегося на самом лучшем куске земли «от тайги до британских морей» формировалось совершенно особенное отношение к слову. Слова у нас увесисты как брусок булатной стали, из них мастера литературного ремесла льют свои монументальные памятники. Слишком уж долго они облагались тяжелой барщиной, отчего слова стали дорогим ресурсом: за них часто платили свободой, а иногда и кровью. Золото для нас совсем не молчание, а именно слова и раз уж ты расходуешь это золото, то отвешиваешь его ровно столько, сколько нужно, прекрасно осознавая цену каждого лишнего грамма. Думать можно всё, что угодно, но, если ты решил облечь свои мысли в плоть текста или фразы, значит, на то есть важная необходимость, и в каждое слово ты вкладываешь строго определённый смысл. Причем, неважно, где эти слова произносятся: на трибуне ли, или на прокуренной кухне. Оттого литераторы подчас нам кажутся святыми, чьи имена если и произносят, то только с благоговейным придыханием.

Властимущие, естественно, не в счет: они всегда обладали монополией не только единственно-верную трактовку событий, но и на поставки золотоносной руды, которой они щедро осыпали головы подданных, даже если в ней не было ни крупицы правды. Правда, и цена этой госруды всегда была не выше гроша. При этом, власть всегда чувствовала реальный вес слова, вернее даже, вес реального слова, поэтому всегда так боялась лишиться этой самой монополии. Оттого то создала целый пантеон серебряных поэтов-мучеников, оттого выдавливала Довлатовых с Бродскими, оттого и ссылала Солженицыных с Сахаровыми. Поэтому принимает все эти абсурдные законы об оскорблении царского величия. Ведь, казалось бы, ты серьёзный дядя с тремя подбородками, гаремом эскорниц и бюджетным Майбахом – какое тебе дело до того, что простолюдины там внизу говорят? Но дяде до этого есть дело, ибо дядя прекрасно понимает: если кинет какой-нибудь бесноватый писака свою литературную оглоблю в народ, так народ эту тяжеленую оглоблю подымет, да и к стенам белокаменным пойдет.

За русское слово даже сегодня можно получить кулаком в дышло, пером в бочину или и вовсе сесть на казенную бутылку, поэтому и обращаться с таким тяжелым предметом приходится аккуратно. Нам порою кажется, что каждый, аки Доктор Стрендж, может словом менять вокруг себя реальность, а древнеиудейское заклинание avda kedavra – «что сказано, должно быть сделано» и впрямь работает. Оттого базар, как и руду, нужно тщательно фильтровать: острая шутка вполне может быть приравнена к колюще-режущему. Лишних же слов на ветер бросать никак нельзя, поэтому то «счастье любит тишину», а о сокровенных мечтах говорить не стоит – не сбудутся. Да, времена меняются, меняется и курс слова. Но вседозволенность западных скоморохов, для которых слова – это просто слова, у многих до сих пор вызывает возмущение, ведь есть вещи, над которыми смеяться совсем нельзя и темы, на которые не шутят. Рэп-баттлы часто воспринимаются как прелюдия к поножовщине и многие искренне не могут понять, почему артисты на самом деле не кровные враги и почему после баттла жмут друг другу руки и едут домой кушать чебупели, а не бьют друг-другу лица.

При этом все так плачут по свободе слова, которую якобы хоронят чиновники и силовики, не замечая, что лопаты то не в руках аппаратчиков, а в наших собственных. Свобода слова рождается не на страницах законов, биллей и конституций, она рождается в голове – это сила говорить даже тогда, когда за слова придется заплатить высокую цену. Только вот высокой эту цену подчас делают не цензура, не псы государевы и не крысы-стукачи. Цену мы устанавливаем сами, когда вдруг начинаем наделять обычные слова магическими свойствами, насмерть биться из-за них и делать тяжелее чушки чугуна: какой смысл орать про свободу слова в стране, где за это самое слово могут спросить, а то и отвесить живительных тумаков?