Анискин и Боттичелли

Трое совсем притихли. Неизвестно, когда бы они пришли в себя, если бы вдруг с улицы не донесся истошный бабий крик. Он был таким, что трое вздрогнули, не сговариваясь, бросились к уличному окну…

По улице бежала растрепанноволосая, неистовая, легконогая, несмотря на рыхлость, баба – сплетница Лукерья Сузгина.

– Учителя обокрали! – вопила она. – Школьного директора среди бела дня ограбили! Все, что было в доме, унесли! Учителя ограбили и убили! Иконы увели! Саму директоршу по голове вдарили – еще не известно, жива ли… Директоршу убили! Народ, ратуйте! Директора с директоршей убили, все из дому снесли, тока две иконы оставили… Народ, люди добрые, директорский дом сожгли и бомбу под остатний сарай подложили!

За Сузгинихой, естественно, бежала толпа мальчишек и девчонок, поспешали два шустрых старика и даже одна старуха, за ней – Анискин насторожился – споро двигался на длинных ногах «шабашник» Юрий Буровских, а за ним – вот чудо! – бежала жена директора школы Маргарита Андреевна, живая и здоровая.

– Маргарита! – крикнул, распахнув окошко, Яков Власович. – Боже ты мой… ты… Боже мой!

– Яша! Яшенька! – бросилась к окну жена директора. – Все иконы украли! Я только отлучилась минут на сорок, а… Все иконы – мужайся, Яшенька, – украли!

Улица наполнялась людьми, появлялись на ней даже те, кто работал, а уж домохозяйки дружным обществом выскочили на крылечки своих домов.

Анискин высунулся в окно.

– Так! – сказал он. – Интересное кино получается!

Деревня кипела, как котел с водой…

Горестные, съежившиеся, словно на морозе, стояли в опустевшей комнате Яков Власович и его жена Маргарита Андреевна. За их спинами участковый Анискин: тоже молчащий и сердитый, глядел на стенку, на которой вместо многочисленных икон светлели разнообразные – квадратные, неквадратные, даже круглые – более светлые, чем вся остальная стена, пятна от украденных икон. И только две иконы – большая и маленькая – оставались на месте.

– Почему не взяли? – зло спросил Анискин. – Чего вон маленькой пренебрегли? Красивая, и в карман сунуть можно…

– Ах! – тоненько вздохнул Яков Власович. – О чем можно говорить, если…

– Плохая, никудышная икона, – тихо сказала Маргарита Андреевна.

– Да, – подтвердил Яков Власович. – Ворует иконы выдающийся специалист, может быть, он сам художник, и хороший художник…

Анискин прошелся по комнате, ставшей гулкой. Сел на подоконник.

Распахнутое окно с разбитой филенкой выходило в большой, хорошо ухоженный сад-огород, где росли карликовые фруктовые деревья, кусты смородины, малины, винных ягод, стелилась по земле клубника и так далее. Дорожки были посыпаны тонким ярко-желтым песком.

– Мама моя! – по-бабьи воскликнула Маргарита Андреевна, увидев сломанный и поваленный на землю куст редкой смородины. – Вандализм!

– Торопились! – деловито объяснил Анискин. – Так, говорите, вор, может быть, даже сам художник? Образованный, выходит?

И пошел-пошел ищейкой рыскать по саду, который, как выяснилось, выходил «задами» не на соседнюю улицу, как можно было ожидать, а в лес, примыкающий к деревне. «Улов» Анискина был невелик – несколько клочков ваты, следы кирзового сапога с крупной солдатской подковой, гвоздь.

– Обратно солдатский сапог, – бормотал участковый, неся на вытянутой ладони кусочки ваты и гвоздь. – А вот этот гвоздь, он от иконы?

– Да.

– Хорошо! А теперь вопрос другой: кто это в вашем собственном доме так громогласно разоряется и речь длинную держит?

Пожав плечами – она ничего не слышала, Маргарита Андреевна подошла к раскрытому окну, поднявшись на цыпочки, заглянула в него и сразу сделала шага два назад, а в окне появилась роскошная вавилонская борода.

– Поклон нижайший и добросердечный! – пропел отец Владимир и даже в раме окна умудрился отвесить поклон. – Пришел на тот случай, чтобы разделить вашу печаль и скорбь по поводу столь великой утраты, которая плача и стенания достойна.

И вдруг заговорил по-простецки.

– Федор Иванович, – сказал поп. – Ворюги так обнаглели, что мне под порог две плохих иконы из украденных подбросили и записку оставили… Издеваются, подлецы! Боже, наложи на мои скверные уста замок молчания!

Анискин мигом оказался возле окна.

– Какая записка?

На хорошей плотной бумаге форматом в половину писчего листа на портативной пишущей машинке напечатано: «Чему вас учат в духовных семинариях, идиот? Эти иконы в сортир повесить нельзя! Боттичелли».

– Боттичелли! – охнул Анискин. – Это какой же национальной принадлежности?

– Великий итальянский художник, – сказала за его спиной Маргарита Андреевна. – Эпоха Возрождения.

– Я от него мокрое место оставлю! – вдруг взревел голосом оперного Кончака поп. – Морду начищу, любо-дорого!

Из окна показалась несчастная физиономия Якова Власовича.

– Боттичелли, Тинторетто, Джорджоне, Рафаэль, а икон нету, – бормотал он. – Веласкес, Рубенс, Гойя, а обворовали… Репин, Суриков, Левитан, а коллекция – тю-тю… Греков, Сарьян, Иогансон…

В церковной ограде Анискин принимал из рук отца Владимира две подкинутые иконы. Молил: