Анхен и Мари. Выжженное сердце

Мужчина притянул к себе мальчика, развязал ворот его рубашки и прижёг сигарой худенькую детскую грудь. Иван орал благим матом, но отец прижигал её снова и снова.

– Потом сам мне спасибо скажешь, – добавил в конце пытки изверг, скривившись в полуулыбке-полуухмылке.

– А? Что? – очнулась она после видения.

– Про святое спрашиваем мы Вас. Ха-ха! Про деньги. На что потратить изволите? – повторил вопрос доктор Цинкевич.

– Да уж найду куда. Не беспокойтесь, господа. Начну с долгов, коих у нас с сестрой изрядно накопилось.

После службы господин Самолётов любезно предложил Анхен проводить её до дома, ибо скользко, да и вообще, променад, говорят, полезен перед сном. Не смотря на мороз и тяжёлое свинцовое небо, на заснеженных улицах Санкт-Петербурга царило оживление. Чиновники расходились по домам, переполненные поезда конной железной дороги неторопливо громыхали по замершим рельсам, служебные кареты развозили начальников.

– Слышал я, опера "Чародейка" господина Петра Ильича Чайковского très bon. Весьма неплоха, весьма. Многие хвалят. Впрочем, многие и ругают. Что скажете? – спросил господин Самолётов, поддерживая Анхен на опасных участках тротуара.

Снег под ногами радостно поскрипывал.

– Это в Мариинском театре?

– Совершенно верно.

– Про оперу наслышана была, но, к сожалению, от других. Сама не посещала я театра.

– Так давайте сходим! – обрадовался Иван Филаретович. – Я тоже не бывал.

– Не знаю, право слово.

– Ну, Вы подумайте. Не отказывайтесь. Завтра дадите мне ответ, – настаивал господин Самолётов.

Анхен остановилась подле фонаря и внимательно посмотрела на лицо молодого человека под электрическим светом. Аспидно-чёрные волосы выбились из-под шапки. Брови, будто начерченные углём, выделялись на фоне бледной кожи. Пухлые губы выглядели по-детски. Библейские глаза смотрели на неё в ожидании чуда.

– Давайте договоримся сию же минуту. И пусть фонарь этот будет свидетель. Мы с Вами коллеги, только и всего, – твёрдо произнесла она, не отводя взгляд.

Иван Филаретович, не ожидая столь решительного заявления, онемел, сглотнул, но тут нашёлся.

– Отчего же так? Я Вам неприятен, Анна Николаевна? Monstre?

– Не в этом дело. Вы сами не понимаете, куда лезете, – ответила Анхен и продолжила путь.

Господин Самолётов едва за ней успевал.

– Я понял. Я всё понял! Сдаётся мне, Вы из-за папеньки Вашего, господина Радова беспокоитесь. Из-за него Вы мне отказываете? – спросил он.

Анхен остановилась, точно перед ней выстроилась невидимая стена.

– Так Вы знаете, кто я? И молчали? – ахнула художница, оборачиваясь.

– Конечно, знал, – пожал плечами под бобровой шубой делопроизводитель. – Как сего можно было не знать? Во-первых, ваши родители принимались при дворе. Noblesse. Во-вторых, скандал с господином Радовым весь Петербург тогда обсуждал. Я был юным, но всегда оставался любознательным и слышал разговоры.

– Маменька дала нам фамилию девичью. Сразу же после ареста папеньки.

– Любезная Анна Николаевна, свет слишком мал. Это стало известно, хоть она и удалилась от дел. И когда Вы появились в управлении полиции, я моментально вспомнил ту историю, – сказал господин Самолётов, убирая снежинку с её щеки.

– И даже ни словом, ни малейшим знаком не намекнули о знаниях своих! – возмутилась она, вспыхивая ореховыми глазами.

– Ну, не буду же я Вас попрекать делами давно минувших дней, к тому же не по Вашей вине сотворёнными? Не Вы же родине изменяли, помогая заговорщикам убивать царя? Не Вы предали. Не Вы нарушили клятву.

– Зато клеймо позорное на нас с сестрой лежит. Неужели это Вас не останавливает, Иван Филаретович?

– А почему меня это должно волновать? Мою семью давно не принимают в свете. Отец разорился и пустил себе пулю в лоб. Мы с Вами чем-то схожи. Вы не находите?

Анхен совсем не находила сходства, о чём и заявила. Подле самой парадной соизволила подумать и завтра дать ему ответ. Господин Самолётов откланялся, а госпожа Ростоцкая поднялась к себе.

– Где моя любимица? Где моя красавица? – позвала она в прихожей крольчиху.

Странно, что длинноухая Джоконда не прискакала встречать хозяйку. Она вышла на зов, но безрадостно, будто под пыткой.

– Мари, что случилось с нашей девочкой? – спросила Анхен, проходя в гостиную. – Что ты с ней сделала? Ольга Никифоровна? И вы здесь? Добрый вечер.

– Здравствуйте, Анна Николаевна.

Ольга Колбинская стояла у окна, подперев подоконник, смотрела на Мари, вся обратившись в слух. На столе под голубой керосиновой лампой, на большом блюде лежала стопка промасленных блинов, в праздничных фарфоровых чашках темнел чай. Сестра сидела за фортепиано и мучила его сонатой Бетховена. Видимо, из-за этой тоскливой мелодии впечатлительная Джоконда впала в уныние, что, как известно, большой грех. Нет, Анхен никак не могла сие допустить.