Анна Керн. Муза А.С. Пушкина

Прощайте, сударыня. С великим нетерпением жду вашего приезда… мы позлословим насчет Северной Нетти, относительно которой я всегда буду сожалеть, что увидел ее, и еще более, что не обладал ею. Простите это чересчур откровенное признание тому, кто любит вас очень нежно, хотя и совсем иначе».

«Никакого не было камня…»

Трудно поверить в то, что чувства Пушкина к Анне Керн в тот период могли оказаться взаимными. Безусловно, ей очень льстило внимание такого заметного и популярного человека, безусловно, она получала истинное удовольствие от их оживленной остроумной переписки. Но, весьма вероятно, что этим все и ограничивалось.

К великой досаде потомков, ответные письма Анны Керн к Пушкину не сохранились. Однако по отрывкам его собственных посланий не так уж сложно сделать некоторые предположения о том, что именно писала его собеседница.

«Перечитываю ваше письмо вдоль и поперек и говорю: милая! прелесть! божественная!.. а потом: ах, мерзкая! Простите, прекрасная и нежная, но это так. Нет никакого сомнения в том, что вы божественны, но иногда вам не хватает здравого смысла; еще раз простите и утешьтесь, потому что от этого вы еще прелестнее. Например, что вы хотите сказать, говоря о печатке, которая должна для вас подходить и вам нравиться (счастливая печатка!) и значение которой вы просите меня разъяснить? Если тут нет какого-нибудь скрытого смысла, то я не понимаю, чего вы желаете?»

«Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? Очень он мне нужен – разве у хорошеньких женщин должен быть характер? Главное – это глаза, зубы, ручки и ножки (я прибавил бы еще – сердце, но ваша кузина очень затаскала это слово)».

«Вы говорите, что вас легко узнать; вы хотели сказать – полюбить вас? Вполне с вами согласен и даже сам служу тому доказательством: я вел себя с вами, как четырнадцатилетний мальчик. Это возмутительно, но с тех пор, как я вас больше не вижу, я постепенно возвращаю себе утраченное превосходство и пользуюсь этим, чтобы побранить вас. Если мы когда-нибудь увидимся, обещайте мне… Нет, не хочу ваших обещаний: к тому же письмо – нечто столь холодное, в просьбе, передаваемой по почте, нет ни силы, ни взволнованности, а в отказе – ни изящества, ни сладострастия».

«…Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах…»

И прочее в таком духе.

Выводы напрашиваются сами собой. Анна пишет о пустяках – Пушкину хочется видеть в ее словах какой-то скрытый смысл, но его там нет. Пушкин жаждет ее любви, обожания, ответной страсти – Анна же ясно дает понять, что восхищена лишь его поэзией, но не им самим как человеком и как мужчиной. Она указывает на то, что он совсем не знает ее, не представляет, что она за человек, какой у нее характер, – Пушкин отвечает, что в женщинах его подобные вещи не особо-то интересуют (разумеется, это шутка, но, как известно, в каждой шутке есть доля правды).

Кстати, в его письмах действительно немало подтверждений того, что он плохо знает ту, в которую считает себя влюбленным, и довольно смутно представляет себе ее личность и даже уровень ее умственного развития. Так, в одном из писем он наглядно объясняет ей, что такое писать по диагонали, насчет другого же (того самого, якобы адресованного тетушке) просит: «Ради бога не отсылайте г-же Осиповой того письма, которое вы нашли в вашем пакете. Разве вы не видите, что оно было написано только для вашего собственного назидания?» Но если насчет диагоналей еще можно как-то предположить, что воспитанницы м-lle Benoit не были знакомы даже с основами геометрии, то уж во втором случае просьба Пушкина выглядит явно излишней. Может, Анна Петровна и была женщиной невеликого ума, как считали некоторые современники и повторяют следом за ними биографы, но такой глупости, как показать тетке письмо, которое оскорбило бы Прасковью Александровну, рассорило бы ее и с Пушкиным, и (окончательно) с племянницей, Анна уж точно бы не сделала.

И не исключено, что как раз все это Анну Петровну не устраивало. Умом ли она понимала, сердцем ли чувствовала, но догадывалась, что, несмотря на весь пыл летящих из Михайловского писем, сама она, как человек, Пушкину совершенно не интересна и по большому счету вовсе не нужна. Да, возможно, поэт влюблен, и влюблен страстно, но только не в нее, реально существующую молодую генеральшу, чахнущую в браке с постылым мужем и жаждущую понимания, тепла и гармонии, как душевной, так и физической, в отношениях с любимым мужчиной. Пушкин любил в ней некий вымышленный образ, созданный его воображением, свой идеал, свой «гений чистой красоты», свою музу. И в этом аспекте очень показательной выглядит ситуация с «камнем на столе».