Анна Керн. Муза А.С. Пушкина

В последнее время, в свете современной моды на «клубничку», в описаниях биографии Анны Керн все чаще можно встретить намеки разной степени тонкости на то, что никто из ее детей не был рожден от законного супруга. Генерал-де был уже в летах, да и здоровье ослаблено походами и ранениями, а дочери у генеральши рождались именно в период ее романов. Мол, разве случайно государь император стал восприемником Катеньки, подобно тому, как Фамусов крестил «у вдовы, у докторши». И Анна-младшая появилась на свет как раз в то время, когда чуть не все записи в дневнике ее матери посвящены некому Шиповнику… А уж Ольга –

та и вовсе родилась спустя девять месяцев после визита Анны в Тригорское. Разве это не говорит о том, что ее отцом был Пушкин?

Видимо, все же не говорит, если принять во внимание факты. Если бы у Анны была хотя бы тень сомнения в том, кто отец Екатерины, вряд ли бы она перенесла на дочь свою неприязнь к мужу. Насчет того, что загадочный офицер никак не мог быть родителем Анны, тоже есть неоспоримые свидетельства, они в этой книге уже упоминались. Что же касается Ольги, то откуда она вообще могла бы взяться, если Анна ездила осенью в Тригорское с мужем, который не спускал с нее глаз? Да и, судя по собственному свидетельству Пушкина, его первая близость с Анной случилась много позже. Так что, разумеется, он никак не мог быть отцом Ольги. Чего, впрочем, нельзя сказать об Алексее Вульфе…

Переписка Пушкина и Керн продолжалась и после второй встречи в Тригорском, в ней сохранялись и прежний тон, и прежние темы. Так, когда Керн в начале зимы 1825 г. прислала ссыльному поэту томик Байрона, который ему очень хотелось иметь, Александр Сергеевич ответил письмом:

«Я никак не ожидал, что вы вспомните обо мне, и благодарю вас за это от всей души. Теперь Байрон получил в глазах моих новую прелесть, и все героини его примут в воображении моем те черты, которых нельзя позабыть. В Гюльнаре и Лейле я буду видеть вас… Итак, вы, опять вы посылаетесь мне судьбою и проливаете очарование на мое уединение, – вы, ангел утешения… Но я неблагодарный, потому что смею еще роптать… Вы едете в Петербург – теперь мое изгнание тяжелее для меня, чем когда-либо. Может быть, недавно случившаяся перемена сблизит меня с вами, но я не смею надеяться на это. Надежде нельзя верить: она – хорошенькая женщина, которая обращается с нами, как со старым мужем. Кстати, моя милая фея, что делает ваш? Знаете ли, что в его образе я представлял себе всех врагов Байрона, в том числе и жену его?»

Вскорости последовали еще письма «Я снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, а подчас ненавижу, что третьего дня я рассказывал о вас ужасные вещи, что я целую ваши прекрасные ручки, и снова целую их, в ожидании больших благ, – что положение мое невыносимо, что вы божественны и проч. и проч. и проч.».

«Не правда ли, что в письмах я гораздо любезнее, чем в натуре? Но приезжайте в Тригорское, и я обещаю вам, что буду необыкновенно любезен. Я буду весел в понедельник, экзальтирован во вторник, нежен в среду, проворен и ловок в четверг, пятницу, субботу и воскресенье – я буду всем, чем вы прикажете, и целую неделю у ваших ног».

Отъезд в Петербург в этом письме упомянут небрежно, словно вскользь, а между тем он был одной из важнейших вех в судьбе Анны Петровны. Все попытки примирения с супругом и налаживания совместной семейной жизни потерпели крах, отношения с мужем, вместо того чтобы наладиться, еще больше обострились.