Аноним

Рука сжалась на затылке Фрэнка, заставляя того ещё сильнее приникнуть к своему напряжённому плечу. Фрэнк, услышав его слова, позволил себе едва заметно улыбнуться, чуть касаясь горячей шеи губами.

— Не корите себя, прошу… Я знал, на что иду, и предполагал такое развитие событий. Предполагал, но не был к нему готов. И в этом моя слабость. Мне стыдно, и я до сих пор не могу забыть своего страха перед тем, что могло произойти. Не знаю, оправился ли бы я от подобного…

— Это тяжело, — неожиданно тихо и грустно произнёс наставник, горько вздыхая. Он будто вспомнил о чём-то, тщательно забытом, и вдруг… Вдруг Фрэнк понял, что наверняка, совершенно точно у Джерарда был подобный горький опыт насилия… А может, даже и не один, ведь у Джерарда, в отличие от него, разнеженного мальчика, не было наставника за спиной, что хотел бы всей душой защитить его. Почувствовав себя таким никчёмным и бесполезным, Фрэнк лишь сильнее зарылся носом в его шею, горько коря себя за излишнюю чувствительность.

— Когда вы появились в моей келье, я думал, что это сон, — прошептал он, млея под мягкими поглаживающими движениями пальцев в своих волосах. — Я ведь только вернулся после беседы с настоятелем и ещё не отошёл от повторно воскрешённых эмоций. Мне было так страшно, я едва ли стоял на ногах… Но вы забрали меня оттуда, и мне уже совершенно всё равно… Простите мне моё малодушие и нытьё, Джерард. Я честно стыжусь этой своей стороны. Вы слишком сильно опекаете и оберегаете меня от всего, поэтому мой панцирь слишком мягок. Но я благодарен вам всем сердцем, что вы со мной. До сих пор со мной. Что не отвернулись от меня после всего…

— Что… что ты несёшь? — рука в его волосах замерла, а шёпот Джерарда казался обескураженно-напряжённым. — Отвернуться? Оставить тебя?! Ты понимаешь, что я сходил с ума от понимания того, что могу потерять тебя? Навсегда? Если бы он увёз тебя куда-то, если бы убил? О, Господи, да этот ублюдок мог сделать всё что угодно, ты видел его глаза? Он же сумасшедший! Ты сорвал с него маску и оголил всё то, чем он является на самом деле. Когда я, прорабатывая наш план, представлял, что его грязные руки коснутся твоего нежного тела… — Джерард тихо, но так искренне зарычал, что Фрэнк вздрогнул. Джерард лишь крепче притянул его к себе, когда заговорил снова. — Я истерзал себя, исполосовал своими же ногтями, потому что не мог ночами думать об этом спокойно. Ты не видел, да это и не важно, но… Просто ты не понимаешь ещё, мой сладкий, мой невероятный мальчик, степень моей личной одержимости тобой. Ещё вчера я и сам не понимал до конца, но сегодня, после всего… Господи… — он будто задыхался, шумно втягивая носом воздух: — Люблю тебя, Фрэнки… Люблю… Ты мой, люблю тебя… Ti amo… — продолжил шептать Джерард уже на итальянском, судорожно сжимая в объятии, слепо утыкаясь губами и носом в мягкость его волос.

По телу Фрэнка прошла сладкая судорога, разом смывая се страхи и накопившуюся усталость. Услышав столь заветные, совершенно нежданные сейчас слова, все его нервы оголились, проросли из тела, точно побеги молодой весенней травы. Возбуждение затопило всё нутро, гулко толкнувшись в голову, стирая все мысли, затуманивая взгляд. Он хотел быть с Джерардом сейчас так сильно, что почти физическая боль разрывала сердце, разбрызгивая его разноцветным конфетти леденцов монпансье.

Отстранившись, поймав чуть виноватый, но всё такой же жаркий взгляд Джерарда, он наклонился ближе и встретился с влажными, обкусанными губами. Внутренности словно перетряхнуло от нежности этого кроткого поцелуя. Кроткого до тех пор, пока Джерард, глубоко вдохнув, не впился в его губы, даря самый жаркий, страстный, необузданный поцелуй в жизни. Фрэнк вцепился в его затылок со стянутыми лентой волосами, удерживая, принуждая быть более настойчивым, лишая всякой возможности отстраниться. Его разбитую губу и щёку саднило от жадного поцелуя, но боль была нужной, сладчайшей, напоминающей о том, что происходящее — не сон и не очередная ночная фантазия. Кажется, в экипаже стало слишком жарко, пот потёк под рясой по позвоночнику, и Фрэнк вздрогнул от этого ощущения. Джерард ласкал его рот изнутри влажным, безумно горячим языком, скользя руками по телу, но вдруг остановился и, выдохнув, оторвался от тёмно-алых зацелованных губ.

— Нет, Фрэнки, мальчик мой… нам надо остановиться сейчас. Ты весь изранен, а я… Я словно животное, схожу с ума от запаха крови, уплываю от одного взгляда на тебя такого. Теряю всякий рассудок, сам превращаюсь в старика-извращенца… Это… ужасно, — Джерард рвано дышал, взгляд его был рассеянным, а слова вылетали точно помимо воли: он до сих пор сжимал его талию в своих объятиях.

И Фрэнк улыбнулся. Это было время заявить о себе. Заявить о том, что и он имеет собственную волю и желания. И сейчас его воля была в том, чтобы оказаться так близко к Джерарду, как только можно. В том, чтобы забыть всю грязь, смыв её потоком любви.