Аноним

— Signore Gesù! — вскрикнул Джерард, подаваясь к желанной ласке. Возбуждение начинало приносить боль неудовлетворённости, запястья ныли, и он мечтал, чтобы Фрэнк поскорее впустил его внутрь себя. — Ti prego, l'anima mia… — шептал он, не разбирая совершенно языка, на котором говорил в этот момент. Он верил лишь в то, что Фрэнк поймёт его, потому что язык души и тела у любящих сердец один.

* Господи Иисусе! Молю тебя, душа моя… (ит.)

Руками, до того бездействующими, Фрэнк заскользил по гладким, горячим бедрам, вызывая новые и новые потоки мурашек. Обнял узкую талию, веером расставив на боках тонкие пальцы, и в этот момент его губы, такие упругие и влажные, приоткрылись, чтобы медленно и неторопливо впустить его внутрь, так глубоко, как только Фрэнк мог себе позволить с непривычки.

Джерард метался в агонии. Он еле сдерживал желание начать грубо, неистово толкаться в упругое влажное тепло. Он стонал, по вискам, подмышкам и груди его пробило потом, блестящим в свете свечей. Немного привыкнув, Фрэнк начал двигаться. Его втянутые щёки мешали Джерарду сосредоточиться: Фрэнк с его плотью меж своих розовых губ был так невероятно хорош сейчас, что Джерард, минуту назад больше всего на свете мечтавший дойти до края, просто не мог не наслаждаться столь восхитительным, несравнимым ни с чем по своей развратности, зрелища. Упругим языком Фрэнк то и дело проходился по чувствительному месту, заставляя Джерарда вздрагивать, и он, в конце концов, не выдержал. Чуть подобрав под себя ноги, расставив колени в стороны, стал неторопливо, но настойчиво толкаться бёдрами навстречу, временами задевая восхитительную заднюю стенку горла. Это была феерия. Фрэнк, устроившийся меж его развязно раскинутых колен, придерживающий руками за талию, был воплощением сорвавшейся невинности, рябью Фата-Морганы*, олицетворением первородного греха. Он был великолепен в своём раскрепощённом образе, он был чист и грязен одновременно, и от всех этих мыслей и ощущений Джерард уносился всё выше и выше, пока, наконец, дыхание с хрипом не прервалось, а тело не напряглось в конвульсии, чтобы обильно, неостановимо излиться в жаркое, желанное лоно рта.

Время остановилось, застыло, потекло густой медовой патокой по чуть наклоненной поверхности бытия. Фрэнк, со спокойным и серьёзным разрумянившимся лицом, стоял на коленях между бёдер Джерарда и томно, почти навязчиво слизывал языком белесоватые потёки вокруг своего рта.

Джерард дышал рвано и быстро, пытаясь успокоиться. То, что делал Фрэнк своим языком и губами, не давало ему настроиться на правильный дыхательный ритм. Он чуть вздрогнул, когда ладони Фрэнка легли на его колени, начиная поглаживать их мягкими, круговыми движениями. Джерард предпочитал не думать о том, что же ещё замыслил Фрэнк. Сегодня, несмотря ни на что, он намеревался позволить ему всё, даже если этому мальчишке вдруг взбредёт в голову взять его.

Но сейчас, забыв и про своё рваное дыхание, и о том, как сильно саднили измученные запястья, Джерард, не моргая, впился взглядом в хрупкую фигурку Фрэнка, застывшую меж его колен.

Обхватив себя за бока, подцепляя края тонкой ночной рубахи, Фрэнк, не разрывая их сцепившихся в безмолвной схватке взглядов, начал медленно и неторопливо тянуть ткань вверх. Джерард сглотнул, едва из-под края показался верх стройных бёдер, напряжённая эрекция и гладкий живот без каких-либо признаков растительности. Невероятно, но этому невинному развратнику пришло в голову начисто выбрить свой пах! Джерард застонал от вида гладкой белой кожи, посреди которой упрямо восставала тёмно-розовая плоть. Это было великолепно, и Джерард почувствовал новый прилив возбуждения намного раньше того, чем осознал это.

Оголив окружия розоватых аккуратных сосков, Фрэнк лишь выпрямил руки и откинул ненужную теперь никому рубаху на пол. Сердце Джерарда стучало так быстро, что он и вправду начал опасаться за свой сердечный приступ. Фрэнк выглядел слишком горячо. Помедлив лишь мгновение, тот неторопливо спустился рукой к своей плоти, чтобы настойчиво обхватить себя, сжать, вырывая из губ идеальной формы тихий, робкий стон. Как же Джерард мечтал о том, чтобы этот рот издавал самые громкие, жаркие, раздирающие своей честностью звуки. Он уже сходил с ума от желания — снова, снова и снова, хотя Фрэнк лишь лениво, словно играясь, ласкал себя, возвышаясь над ним во всей своей естественной красе.

Всё изменилось в тот момент, когда Фрэнк, обильно вылизав пальцы другой руки, начал неторопливо, но настойчиво проникать в себя между ягодиц. Его спина инстинктивно прогнулась, принимая более удобную позу, и Джерард, преодолевая сопротивление пересохшего от волнения рта, прохрипел:

— Ti desidero talmente tanto, che questa cosa mi spezza il cuore…

* Я хочу тебя так сильно, что это раскалывает мне сердце… (ит.)

Дальше всё поплыло в дурманящей, неверной дымке натянутой чувственности.