ANTICASUAL. Уволена, блин

Вот привязалась. И почему это некоторые люди считают своим священным долгом лезть, куда их не просят. До всего дело есть. Шла бы мимо, а то и до психотравмы недалеко. Мишка хоть и белая, но крыса все-таки. Хвост опять же этот нелицеприятный. Воплей будет! Проходили мы это уже, знаем.

В общем, не хочется мне невинному животному психику травмировать.

Но, похоже, придется показать, не отстает математичка назойливая. Видимо, считает это делом принципа.

Ну ладно, сама захотела, я убираю руки. Мишка поднимает голову и удивленно смотрит на даму.

Так я и знала. Раздается истошный визг, моя учительница математики отлетает со скоростью света и с глухим стуком вмазывается в противоположную стену.

Мы с Мишкой сидим спокойно, ждем неизбежных последствий.

Математичка, слегка придя в себя, говорит мне дрожащим голосом:

— Иди за мной.

— С Мишкой?

— С каким еще Мишкой?

— Так крысу мою зовут.

Математичка опять вздрагивает всем телом.

— С Мишкой, — с отвращением выговаривает она.

Интересно, а что она думала, что я к нему обращаюсь: «Эй, крыса», что ли?

— Только ко мне, пожалуйста, не приближайся со своей крысой.

А вот за крысу и ответить можно! Взрослый человек, могла бы и без оскорблений обойтись.

Идем. Она впереди, мы с крысенышем позади, метрах в пяти. Он от обилия эмоций опять под форму спрятался.

Судя по траектории движения, явно в учительскую направляемся.

Так и есть.

Заходим, по-прежнему соблюдая дистанцию. Елена Львовна проходит дальше, я останавливаюсь недалеко от двери.

В учительской воцаряется тишина, все разворачиваются и смотрят на меня. Ждут. Так просто ученики не заходят в учительскую, значит, что-то экстраординарное произошло. Господи, сколько внимания к нашим с Мишкой скромным персонам. Мы, между прочим, стеснительные.

А вот интересно, о чем они без нас в учительской разговаривают? Небось, кости нам моют.

Наконец математичка нарушает тишину.

— Кокорина принесла в школу… — она прерывает сама себя и молчит секунд тридцать.

Забыла, может, как моего крысеныша зовут?

— Ну-ка покажи, — обращается она уже ко мне.

Я прикидываю расстояние до группы учителей. Вроде безопасное. К тому же они уже готовы к неприятности. Но надо на всякий случай еще немножко подготовить, чтоб снять эффект неожиданности.

— Да он, — говорю, — маленький еще совсем. Ребенок, можно сказать. Беленький, безобидный.

— Кто? — Это немка подает голос.

— Мишка. — Надо постепенно информацию выдавать.

— Какой Мишка?

— Да крысенок. Мне его на станции юных натуралистов на попечение дали. У него мама погибла.

Ф-фу, по-моему, гениально. Теперь тот, кто против меня, тот против животных и не уважает материнские чувства.

Однако не так все просто. Я не первый день в этой школе учусь, они меня знают давно и в курсе, что у меня язык подвешен правильно. Молчат. Смотрят.

— Где он? — Немка продолжает допрос.

Немка, кстати, нормальная, мне кажется. Она в моем доме живет, хорошо знает моих родителей и относится ко мне довольно тепло. Хотя на оценки это никак не влияет. К сожалению.

Я запускаю руку за шиворот и достаю Мишку.

При виде крысеныша все вздыхают и снова грустно молчат. Наверное, думают, что со мной делать. И жалеют моих родителей.

Да чего трагедию-то устроили, я не понимаю! Подумаешь, крыса! Можно подумать, я крокодила на веревочке привела.

Немка еще раз вздыхает и говорит:

— Отнеси его домой, пожалуйста.

— У нас урок через две минуты.

— Какой?

— История.

— Неси. Без тебя начнем как-нибудь, — это ироничная историчка подает голос.

Она наша классная дама. Тоже довольно дружелюбна ко мне, хотя зануда страшная. Периодически вылавливает меня и заводит нудный воспитательный процесс. Я злюсь и топаю копытом от нетерпения, но терплю. В конце концов, не так уж много учителей ко мне с теплотой относятся. Двое всего.

Я уношу Мишку домой и прогуливаю пол-урока. Хотя мой дом стоит напротив школьных дверей, через дорогу. Не важно, санкция на опоздание выписана.

Через месяц я не выучила стихотворение по немецкому. Даже не бралась.

Мне некогда было. У меня Мишка приболел, и мне надо было лежать рядом с ним, смотреть на него. Чтобы ему не так скучно было одному.

На следующий день сижу на уроке, думаю. Мозги работают, как диск в электросчетчике. Надо как-то двойки избежать.

Немка вызывает читать стих у доски, всех по очереди. Не по списку даже, а по партам.

Я придумала ход, поражающий наповал своим героизмом, честностью и самоотверженностью.

Когда наступает моя очередь, я беру дневник, твердым шагом иду через весь класс, подхожу к учительнице и кладу его перед ней.

— Что такое? — смотрит она на меня выжидательно.

— Ставьте мне два, — говорю я твердо, с оттенком горечи в голосе.

— Почему?

— Я стихотворение не выучила, — я добавляю в интонации грусть и трагизм.

— Гос-с-споди. Почему?

— У меня крысенок заболел. Я так переживала, что ни о каких стихах даже думать не могла.

— Балбеска. Крысенок у нее. Мишка, что ли?

— Да, — я грустно опускаю лохматую голову.