Антигона

Клиос вышел из воды, резко подпрыгнул, отряхиваясь, и сел рядом. Он был горд, что на мне белое платье, и даже не забыл восхититься поясом из плюща и цветов. Я протянула ему один из них. Он поднес его к губам, ему нравилась свежесть воды, вкусный запах лепешек, которые я пекла. И я восхитилась его новой для меня способностью жить настоящим, не терзая себя, как когда-то, ненавистью и презрением.

Я тоже позволила себе ни о чем не думать, открылась скромному счастью, но оно неумолимо росло вместе с тем легким плеском, что издавал этим вечером прозрачный ручей, перепрыгивая, как расшалившийся мальчишка, через плотнику.

Мы с аппетитом поели, и, когда Клиос спросил: «Ты думаешь иногда об Ио?» — я поняла, что он так же открыт, как и я, и доверчив.

— Каждый день. Когда я думаю о тебе, я думаю и о ней. Нарсэс сказал, что она первой отправила тебя к нам на помощь, когда Эдип решил идти в Афины.

Клиос ответил не сразу, как будто подводил итог долгим размышлениям.

— Ио — это жизнь, — наконец произнес он.

— Ты думаешь, я — гибель?

— Нет, Антигона, но ты хочешь взвалить на себя смертельный груз — груз своего опасного семейства. С Ио совсем не так. Случись опасность, она бросилась бы нас защищать, как олениха своих оленей. А в другое время жизнь для нее проста и легка.

— Вы танцуете вместе, Клиос?

— Нет. Ио поет, она происходит из клана музыки.

— Она поет, как Эдип?

— Нет, как Алкион, почти без слов.

— Если бы ты остался со мной, — не смогла промолчать я, — что бы делала Ио?

— Она взяла бы себе другого мужчину, — ответил он без колебания.

— Неужели правда?

— Ио любит меня, но есть еще дети, клан, скот. Она знает, что ей пришлось бы взять другого мужчину.

— Ио знает, какого? — удивилась я.

— Да, я тоже знаю его, это лучший мужчина клана.

— Тебе сказала это Ио?

— Она сказала мне то, что мне необходимо было знать, ровно столько.

В этот момент над верхушками деревьев всплыла луна, ее отражение вынырнуло из потемневшей воды, и диалог наш окутался мечтательным светом. Клиос замолчал и вопросительно взглянул на меня: я думала об Эдипе и о нашей ночи откровений, перед тем как мы пришли в Колон. Но мысли Клиоса были в другом месте.

— Когда мы бывали не нужны Эдипу и дорога не слишком утомляла нас, мы танцевали по вечерам, Антигона. Мы не были очень счастливы тогда, но и несчастливы мы тоже не были, нам не хватает друг друга теперь, когда мы расстались. Давай договоримся, что в последний вечер будем только счастливы.

Я очень обрадовалась и встала, я была счастлива и хотела, как и Ио, стать еще счастливее. И стала: как только нас обоих захватил танец, я перестала думать, хотеть, я хотела только следовать за движениями Клиоса на бесконечном пути. Они настойчиво диктовали мне все, что легко могло исполнить мое тело, подчинявшееся земному притяжению. Вокруг нас — в нематериальном трауре — кружились луна, звезды, деревья, и властно среди них присутствовал Эдип. Строго, почти не разжимая губ, улыбался мне Клиос, и улыбка эта, которая, может быть, и была лишь отражением моей, притягивала меня к себе. Да неужели я действительно танцую, неужели я все еще существую? Неужели танец может существовать отдельно от счастья и горестей?

Окружающее потеряло для меня какое бы то ни было значение: оставался только Клиос, и он то ли сиял, то ли растворялся в покорных поворотах любви. Клиос — это солнце, и ничто не сможет отнять его у меня, но никогда — поклялась я сама себе, — никогда, как и Ио, я не стану поклоняться ему, как божеству.

День был так долог, и я не могла ни остановить свой танец, ни уследить за ним, да и какая разница, если я уже начала падать. Клиос подхватил меня на краю падения, поддержал, помог опуститься на ложе из листьев, которое сам заботливо приготовил для меня.

День потух, горизонт растворился в бесконечности, и совершенно невероятным образом ночь стала ночью. Клиос танцевал для меня одной, и в строгом рисунке его танца я увидела ту тернистую и, возможно, нелепую дорогу, по которой прошла, и те испытания, что еще ждут меня. Клиос исполнил Антигоне славу, слава эта заслужена и, может быть, даже опасно преувеличена, но и ее сотрет своей рукой тьма. Эта пламенеющая тьма, которая отрицала мое существование, разрослась и поглотила меня.

Здесь есть место лишь для того, что превосходит нас. Тьмы для этого не хватит, Клиоса тоже. Как будто почувствовав это, он резко остановился, застыл, вперив в меня невидимый взгляд, его как будто парализовало: пламенело направленное на меня копье, рот был перекошен. Он упал, теряя сознание, и перестал существовать для внешнего мира.