Антигония

Однажды по факультету пронеслась неожиданная новость, что занятия по практике английского языка раз в неделю будет вести недавно появившийся при кафедре американский преподаватель, да не какой-нибудь обрусевший родственник жертвы маккартизма или хрущевской оттепели, кое для кого обернувшейся распутицей, а самый настоящий, чистой воды американец. Он только что приехал преподавать по обмену.

Новость была оценена по достоинству. Несмотря на расхолаживающие солнечные дни, что катастрофически сказывалось на посещаемости, учебная группа, в составе которой я пятый год зубрил два языка, не считая латинского и родного русского, оказалась в полном сборе. Все мы с нетерпением дожидались появления на пороге аудитории американца. Воображению он представал не столько седовласым, благообразно-казусным, сколько осанистым и обязательно в галстуке, с кожаной папкой, а еще лучше с портфелем под мышкой, – коренастый, хладнокровный, матерый, в пиджаке с двойным разрезом и в настоящих профессорских очках с толстенными линзами, какие носят порядочные люди. Именно такими профессоров изображал в те годы Набоков, книги которого ходили по рукам, издаваемые где-то далеко, в загадочном «Ардисе». Знал ли полурусский писатель, что именно так и должен выглядеть агент ЦРУ, которого заслали на вербовку пособников среди студенчества? Так было принято считать в позднем Советском Союзе, интеллигентность еще культивировалась во всех разновидностях, даже самых казусных.

Именно с казуса всё и началось. К началу учебной пары в дверь аудитории вломился рослый небритый незнакомец. Рассеянному визитеру в потертых джинсах и свитере дружески посоветовали «прошвырнуться» по соседним аудиториям. Секретарша деканата, в обязанности которой входило вывешивать расписание в коридоре на доске, постоянно путала номера аудиторий.

Незнакомец всё же уточнил, что мы за группа, и заверил нас, что ошибки нет.

Он вошел. Не удостаивая нас приветствием, занял место за столом преподавателя. Мы продолжали стоять. Кое-как и мы расселись по местам. Он холодно попросил впредь обходиться без этого ритуала: не подниматься при его появлении. Такой чести он не заслуживал. Это и был наш американец?

Мистер Хэддл - так его звали - попросил нас поочередно представиться. После чего тем же наплевательским тоном мистер Хэддл принялся объяснять, что с этой самой минуты просит присутствующих оставить свой родной русский язык за порогом, и так «до победного конца» - до конца всех запланированных занятий. Несоблюдение данного требования грозит, мол, немедленной санкцией - выдворением из аудитории. В этот миг до нашей заинтригованной братии и дошло, что американец говорит с нами на том самом родном для нас языке, прибегать к которому отговаривал нас угрозами.

Безукоризненно чистый выговор американца казался анормальным. Мы сидели и внимали его нотациям, как истуканы. Американец, говоривший по-русски не хуже самих русских, казался живым воплощением мирового прогресса, доступ к которому для нас, российских студентов, был в те годы закрыт и охранялся, как боевой арсенал…

Более личное знакомство с Хэддлом состоялось позднее. На факультете у меня был «старший товарищ» из преподавателей, читавший курс истории литературы, за дочерью которого, тоже студенткой, но из другого вуза я ухаживал. Он предложил мне поехать на выходные порыбачить. Рядом с его дачей в Тверской области, по дороге на Селигер, не доезжая, тянулись озера, принадлежавшие совместно военным и местному колхозу. Хозяйства смыкались. Пускали сюда не каждого, поэтому вода в водоемах кишела рыбой. Мне было предложено остаться с ночевкой, как и в предыдущую поездку, совершенную нами прошлой осенью, когда мы наловили целый тазик небольших щук. Ехать было решено в ближайшие выходные, пока стояли теплые дни.

И вот во время ближайшего занятия по практике английского языка я невзначай проболтался про намеченную поездку - про дачу и про рыбалку, заодно вставил и пару названий водных позвоночных. Разумеется, не без задней мысли. Меня так и тянуло за язык хвастануть перед американцем своим словарным запасом, уж слишком обильное дружелюбие он источал в адрес нашей братии - прибегал к столь демонстративным мерам предосторожности, словно имел дело с законченными дебилами.

Хэддл подхватил тему. Махнув рукой на план занятия, оба академических часа он решил посвятить изучению лексики рыб и рыбообразных позвоночных.

Выскочив из-за стола, американец принялся выводить на доске, да еще и левой рукой - он был левшой - семь подклассов рыб, подразделяя их на хрящевых и костных. По мере выстраивания своей схемы Хэддл растолковывал на все лады, что в палеонтологии существует и другая классификация. Согласно этой классификации рыбы, составляющие в общей сложности двадцать пять тысяч видов, являются надклассом, а сам этот надкласс подразделяется в свой черед на семь классов.