Анжелика. Королевские празднества

Она всегда это говорила. Потаскуха, вот кем была Анжелика с юных лет. Интриганка. Высокомерная лгунья, которая дорожит только состоянием своего мужа и лицемерно притворяется, будто любит его, а сама шляется вместе с распутниками по трущобам Парижа.

Анжелика почти не слушала ее. Она ловила уличный шум; ясно слышался лязг стали, затем хриплый крик человека, которому перерезали горло, затем кто-то побежал прочь.

— Слушай, — прошептала она, нервно хватая Ортанс за рукав.

— Ну, что еще?

— Крик! Кто-то ранен!

— Подумаешь! Ночь — время для бродяг и негодяев. Никакая уважающая себя женщина не отправится гулять по Парижу после захода солнца. Кроме одной, и к несчастью, она моя родная сестра!

Ортанс подняла свечу, чтобы поглядеть на лицо Анжелики.

— Да ты бы себя видела! Фу! У тебя вид куртизанки, которая только что занималась любовью.

Анжелика вырвала свечу из рук сестры.

— А у тебя вид ханжи, которой не хватает любви. Иди, возвращайся к своему мужу-прокурору, который только и умеет в постели, что храпеть.

* * *

Анжелика долго сидела у окна, не решаясь лечь в кровать и уснуть. Она не плакала. Она заново переживала все события ужасного дня. Казалось, что вечность прошла с тех пор, как в комнате появилась Барба со словами: «Вот молоко для малыша».

Марго погибла, а она предала Жоффрея.

«Если бы это хотя бы не доставило мне удовольствия!» — повторяла она.

Ненасытность собственного тела вызывала у нее ужас. Пока она была рядом с Жоффреем, пока растворялась в нем без остатка, она не понимала, до какой степени слова, которые муж так часто повторял ей: «Вы созданы для любви», — правдивы. Столкнувшись в детстве с грубостью и пошлостью, она считала себя холодной и недоверчивой. Жоффрей сумел освободить ее от оков страха, но он же пробудил в ней вкус к наслаждению, которого требовала ее здоровая, деревенская природа. Иногда это даже вызывало у мужа беспокойство.

Ей вспомнился летний вечер, когда, вытянувшись на постели, она изнемогала от его ласк. И вдруг Жоффрей резко спросил:

— Ты мне изменишь?

— Нет, никогда. Я люблю только тебя.

— Если ты мне изменишь, я тебя убью!

«Да, пусть он меня убьет! — внезапно вскочив, подумала Анжелика. — Как хорошо будет умереть от его руки. Я люблю только его».

Облокотившись на подоконник и глядя на ночной город, она повторила: «Я люблю только тебя».

В комнате слышалось легкое дыхание ребенка. Анжелике удалось поспать всего один час, и с первыми лучами солнца она была уже на ногах. Накинув на голову платок, она на цыпочках спустилась по лестнице и вышла из дома. Молодая женщина затерялась в толпе служанок, жен ремесленников и торговцев и отправилась к собору Парижской Богоматери на утреннюю мессу.

На улицах лучи солнца позолотили поднявшийся от Сены туман, заполнивший их сказочной пеленой, но еще живы были ночные тени. Бродяги, мошенники, карманники возвращались в свои логова, а нищие, калеки и плуты расползались по углам улиц.

Их гноящиеся глаза следили за скромными женщинами, отправившимися помолиться Господу перед тем, как начать дневные труды. Ремесленники раскрывали окна лавок. Мальчишки-парикмахеры с сумками, полными пудры, и с расческами в руках, спешили заняться париками господина советника или господина прокурора.

Глава 20

Анжелика поднялась на сумрачные верхние галереи собора. Церковные служители, шаркая туфлями, устанавливали на алтаре чаши и кувшинчики для воды и вина, необходимые для причащения, подливали воду в кропильницы, чистили подсвечники.

Она вошла в первую попавшуюся исповедальню.

В висках у нее стучала кровь, пока она рассказывала о совершенном грехе супружеской измены. Получив отпущение, она прослушала мессу, затем заказала три службы за упокой души своей служанки Маргариты.

Выходя из собора, она чувствовала умиротворение.

Час угрызений совести миновал. Теперь ей предстояло собрать все свое мужество, чтобы бороться и вырвать Жоффрея из тюрьмы.

Она купила у маленького уличного торговца еще теплые вафельные трубочки и принялась за них, осматриваясь по сторонам. На соборной площади нарастало оживление. К следующим мессам, которые во множестве служили в соборе Парижской Богоматери, подъезжали знатные дамы в каретах.

Перед дверями больницы Отель-Дьё монахини складывали в ряд тела умерших ночью, наглухо закрытые саванами.

Телега увезет их на кладбище Невинных[216].

Хотя площадь собора Парижской Богоматери была огорожена невысокой стеной, она, тем не менее, сохраняла тот беспорядочный и живописный вид, который некогда сделал ее самым популярным местом в Париже.

Пекари всегда продавали здесь беднякам задешево хлеб, испеченный на прошлой неделе. Зеваки толпились перед Великим Постником[217] — огромной гипсовой статуей, покрытой свинцом, которую парижане видели на этом самом месте испокон веков. Неизвестно, кого изображал памятник: человек, в одной руке держащий книгу, а в другой — жезл, оплетенный змеями.