Аплодисменты

Я выступала по три-четыре раза в день во всех концах Москвы. Вот когда я по-настоящему познакомилась с Москвой. Москва — это не улица Горького и площадь Маяковского. И не как поется в фильме «Свинарка и пастух»: «Сколько в ней площадей, переулков, мостов…» Москва — это от края и до края. И края не видать. И люди, люди, люди… И все разные, разные, разные… Еще ничего не сказала, не запела, лишь улыбнулась — и горячие аплодисменты. Хлопали только за одну улыбку. Дарили цветы, часто в горшочках, ведь это была зима 1957 года. За кулисами, когда много участников — кого-то нет, кто-то опаздывает — про меня порой забывали. На концерт привезли, цветы вручили, а что еще… И, подождав, я с горшочком выходила на улицу в тоненьких чулочках, бежала в метро. А там уже от Маяковской до моего дома метров пятьсот. О такси тогда и мысли не было. Такси было непозволительной роскошью. Вот и еще один горшок украшал комнату моей хозяйки. Я не люблю зелень в горшках. Мне как-то делается сразу грустно. Я вспоминаю папин фикус… «Ой, боже ж мой! Опять с горшком. Одни горшки, нет чтобы деньгами».

…Скорей, скорей наступайте, студенческие каникулы! И экзамены в институте, и ежедневные выступления — не выдерживаю, нет сил. И отказаться нельзя. «Что? Значит, не можете, отказываетесь, значит. Такая молодая, а уже отказываетесь выступать перед народом. Такими вещами не шутят, деточка! Вот мы напишем о вас в газету…» — «Да что вы, я приеду, я согласна. Пересдам зачет в другой раз. Я обязательно буду, что вы, я так люблю людей, выступать…»

В тот вечер я вышла на сцену очень нервная и неспокойная. Откуда, почему такая интонация, угрозы по телефону? Вот в зале сидят милые, добрые, улыбающиеся люди. Я вижу, что никто из них не способен на ту интонацию, что была по телефону…

Вы смотрите на меня с теплотой и неподдельной искренностью. Я вам верю. Я готова на все за это дыхание добра, идущее от вас из зрительного зала. Но далеко-далеко в глубине души из-за незащищенности, уколов и вот такого угрожающего звонка начинает копошиться чувство настороженности.

В тот злополучный день ко мне подошел устроитель концерта, как-то очень сосредоточенно-проверочно посмотрел мне в глаза, пожал руку и протянул благодарственное письмо в голубом конверте. Хозяйка моя была в курсе этого угрожающего звонка. «Ну, в чем там дело?» — «Да ничего вроде, как всегда, все прошло нормально». Я грустно постояла перед ней, и мы молча разошлись по своим комнатам. Всю ночь я готовилась к экзамену, чтобы сдать его не в другой раз, а как положено для всех. Лишь бы не выделяться. Скорее бы к родителям!

Я собирала для папы письма, Почетные грамоты за выступления на заводах и предприятиях. Он ведь даже не представляет, сколько ему везу интересного. Вот будет ему радость! И вдруг: в голубом конверте вместо благодарственного письма лежат деньги. Куда звонить, кому? Как называется то место, где я была? Меня привезли и увезли. «Наконец-то догадалась. Да вы что? У меня до вас жила певица. Так она ни одного выступления бесплатно. Это же кровный труд. Веселье и развлечения идут в зал. А у меня от них два инфаркта. Я в сорок лет уже была инвалидом. Вы думаете, как мы с мужем эту кооперативную квартиру зарабатывали? Ездили по Северу с концертами. И я танцевала в холод и мороз в тоненьком трико. И что? Квартира стоит, а здоровье где? Его не купишь. Я думаю, этот дяденька сам и звонил Вам. Вы ему нужны были для сборов, а потому и отблагодарил Вас. Идите и потратьте деньги, получите удовольствие, Вы ведь так молоды, идите», — и хозяйка квартиры почему-то заплакала. Наверное, она вспомнила себя в молодости, в успехе: «Вы знаете, я шла по улице, и за мной несся шлейф „Мицуки“… Вы, конечно, этого запаха не можете знать… Я, Людмилочка, была жуткая красотка!»

Странный этот дядька. Зачем было угрожать? Сказал бы, мол, заплачу за труд, и дело с концом. Ах, какие ядовитые люди встречаются…