Апокалипсис

Таким образом, детальное знакомство Павла с квартирой началось именно с комнаты соседки-студентки. Они сели на кровать, покрытую смятым покрывалом поверх смятого же одеяла, и весело расхохотались, вспомнив старика. Потом Настя вспорхнула к серванту, чтобы добавить в кофе коньяк. Она также принесла две рюмки, так что коньяк они стали пить и из них. Потом, когда на улице уже сгустились сумерки, Настя включила свет, затем подошла к окну, чтобы задернуть шторы, и Павел, оглядывая ее с ног до головы, повел себя совсем уж безрассудно. Он хлопнул рукой по покрывалу и сказал что-то вроде: «Ну, сколько тебя еще ждать!». И она перепорхнула от окна прямо на кровать, забравшись на нее с ногами, как какая-то роскошная бабочка, случайно залетевшая на веранду и в поисках свободы присаживающаяся то тут, то там. Ее гладкие ноги казались слишком большими для остального тела, до них хотелось дотронуться, как до музейного экспоната, что Павел и сделал, получив гладкий шлепок по шее, превратившийся в прочный захват и объятия.

Ей было двадцать лет, ему двадцать пять. Она училась в университете на филфаке, он занимал какое-то среднее положение в крупной торговой компании. Она радовалась жизни, что было чертой характера, а не возраста. Он строил жизнь, что было также чертой характера и проистекало из его представления о жизни. Она хотела быть с кем-то. Ему нужно было, чтобы кто-то был с ним.

Настя льнула к нему, как длинные стебли водорослей льнут к увлекаемой быстрым течением лодке. А ему было приятно чувствовать себя чем-то твердым и прочным, вокруг которого вьется что-то другое – ласковое и нежное. Только в полночь он, накинув на плечи женский халат и прокравшись по черному коридору в ванную, задумался о том, что же все-таки произошло. В его планы вовсе не входило устраивать брешь в границе вокруг его двадцати метров свободы. Он стоял под душем, разглядывая отслаивавшуюся от стен краску, и боролся с оскоминой, которую оставил во рту и в душе дешевый коньяк. Но наслаждение, которое он испытал с Настей, было неподдельным. Поэтому, когда в коридоре раздалось шлепанье босых ног, и из-за двери послышался горячий шепот «Это я, впусти!», Павел незамедлительно шагнул одной ногой на холодный пол и дотянулся до задвижки, впустив в ванную вместе со сквозняком свою новую очаровательную любовницу. Потом ему еще предстояло обратное путешествие по бесконечному коридору с влажной разгоряченной Настей на руках. Он справился с задачей и аккуратно опустил ее на кровать, уже приготовленную ко сну за то короткое время, что он был в душе один. Подушек на кровати было две.

Следующий день был понедельником. Павел проснулся рано, вылез из-под теплого одеяла, укутав и не разбудив при этом Настю, и перешел в свою комнату. Вспыхнувший электрический свет осветил пустое пространство со стоящим посередине чемоданом. Свежие обои на стенах, свежая краска на потолке. Все это пахло так приятно и вместе с тем так непривычно! Хозяева выполнили все свои обещания перед тем, как он принял от них ключи. Мебель должны были привезти только вечером. Новую, красивую и прочную мебель. В выходные он собирался купить телевизор и музыкальный центр. Безусловно, у него будет отличное жилище, он чуть не сказал «убежище», на ближайшие несколько лет. Близкое знакомство с Настей нарушило запланированную независимость. Однако, когда вечером он вернулся с работы, ее еще не было дома и вчерашнее приключение несколько померкло. Только Валентин Петрович возился на кухне перед плитой, готовя свой нехитрый стариковский ужин из сосисок и картофеля. Он косился недобрыми глазами на суету, устроенную Павлом, в комнату которого расторопные грузчики в чистых фирменных спецовках заносили части дивана, шкафа и прочего бытового балласта, собирая их в нечто цельное и удобное. За пару часов его комната приобрела ту необходимую остойчивость, с которой нестрашно путешествовать по житейскому морю. И первой кассетой, которую Павел поставил на полку, была кассета с «Титаником».

– Ты того, осторожнее с ней, – пробурчал Валентин Петрович, когда Павел закрыл за грузчиками дверь и зашел в кухню, чтобы расставить на своем столе посуду.

– Что? – спросил Павел. Он не был расположен обсуждать с кем-либо свои дела, тем более, как он проводит время.

– Дура она, – сообщил старик, и ушел к себе, шаркая по линолеуму и дребезжа чашкой с чаем на блюдце.