Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

К тому же она наталкивается на мысль о том, что за этой перестановкой мебели, быть может, Иван Павлович стоял, а затем в своё удобство переставив кресло (да и надо как-то дать знать Клаве, что я здесь был), присел в него (он с его позиции посмотрит на себя и окружающий мир, ну и то, что в себя втянет Иван Павлович из остатков былой славы Тёзка на этом кресле, какая-никакая, а информационная единица), и как Шерлок Холмс в своё телевизионное время, не спеша, в полном расслаблении, попытался понять, что же за человек такой этот Тёзка. Кто без всякого сожаления и жалости к своей молодой супруге, берёт и оставляет её в полном одиночестве и неведении на свой разумный счёт (версию с его помешательством оставляем на последок, когда уже и объяснить его эти чрезмерные для воспитанного человека поступки уже никак с разумной подоплёкой нельзя будет; даём последний шанс ему себя оправдать).

И вот как только Иван Павлович, не без своих сложностей (как-никак открытое окно находилось на втором этаже и чтобы в него забраться, даже при наличии высокого роста, как у Ивана Павловича, нужно было проявить определённую сноровку и цепкость в руках) и некоторых отступлений во всякую чертовщину на словах, когда он пару раз сорвался с подоконника и прямиком задом на подмятую собой же траву, забрался в дом, а затем натыкаясь в темноте головой на дверные косяки и сами двери (он плохо ориентировался в незнакомой обстановке дома, а схемы расположения комнат у него не было), сумел-таки отыскать гостиную, то здесь-то он и решил остановиться и начать то своё дедуктивное дело, ради которого он и забрался сюда.

Так для начала он для себя сразу намечает, с чего он начнёт свою логическую цепочку по формированию образа Тёзки – с кресла твою мать. Где он демонстрирует своё отменное умение всё подмечать и на анализе данностей, по разрозненным фактам собирать в единую картину событие или поведенческий образ человека, а в данном случае бытовую предпочтительность Тёзки – определённо, вот на этом кресле Тёзка любил просиживать свой зад и жизнь вечерами. С чем он берётся за его кресло и выдвигает его в центр гостиной, чтобы прощупать свой объект изучения.

– Что ж, путём осязания послушаем, что там себе надумывал и надумал этот Тёзка. – Осмотрев кресло со стороны, подвёл итог своему поверхностному осмотру кресла Иван Павлович, принявшись снимать с рук перчатки, которые есть обязательный элемент рук людей вот такого хобби, как у Ивана Павловича. И он без них как без рук. Не может же он в самом деле прикасаться к чему бы то ни было открытыми руками. Он ведь не новичок и не какой-нибудь дилетант, чтобы оставлять за собой следы своего присутствия, по которым его можно будет запросто отыскать.

Ну а сейчас дело другое. Кресло, во-первых, если оно выполнено из матерчатых материалов, а оно здесь такое, не столь податливо для отражения на себе отпечатков пальцев, а во-вторых, Иван Павлович не любит для себя никаких ограничений во время своего обмозгования взятого им на своё усмотрение дела.

И вот как только все дела предварительного характера выполнены и перчатки положены в карман пиджака Ивана Павловича так, что они выглядывают из кармана на половину, как бы находясь в немедленной готовности быть надеты, он направляет свой ход к креслу, и с осторожностью, и с пристальным вниманием к каждому своему ощущению, присаживается в него. Здесь задерживает своё дыхание и внимание на себе и на том, что он сейчас чувствует, и …Начинает располагать себя в удобство сидения.

А как только Иван Павлович выбрал для себя наиболее удобное расположение на кресле, то самое время, так сказать на сленге Ивана Павловича, со всем вниманием приложиться к Тёзке. Ну а чтобы как следует к нему приложиться, нужно для начала к себе приложиться. Это чтобы не возникло потом кривотолков и самокритических обвинений (вот такой Иван Павлович справедливой сущности человек) на собственную необъективность и предвзятость – вот посмотрите, я и себя нисколько не щажу. И не трудно догадаться, откуда взялась вся эта корневая тождественность мысли Ивана Павловича.