Арабская стенка

Заявился бородатый егерь, объявил с торжественностью, что за стенку отдано две с половиной косых и что полированная эта поленница сделана у арабов — то ли в Сирии, то ли в Иране — и на город отгружено всего три комплекта. Один достался Наталье Кирилловне по случаю и почти без блата. Потом егерь заявил, что женщины шокированы его нереспектабельным видом и он с ними вполне даже согласен.

— Феофан, дай мне что-нибудь надеть, а то ведь за стол не пустят, пока вы тут шель да шевель, я быстренько душ приму.

— Я тебе сразу о том говорил, Васька. Ты же не в тайге.

Егерь вдруг осклабился и показал на Бублика пальцем. Цыганские его глаза жгли:

— Так ты и есть Аким? Тот самый, значит, Аким! Прости, не узнал я тебя сперва — размордел ты, по-моему. А вообще веселый ты парень. Я как тебя вспомню, смех меня разбирает до колик, веришь-нет. Ты уж прости.

— Хватит тебе об этом! — поморщился Быков. — Со всеми случается. И с тобой, Вася, случиться может.

— Согласен: и со мной, и вот с ним, — егерь кивнул на рыжего Зорина, доедавшего бутерброд с ветчиной. — Может случиться. А — смешно!

Аким Бублик густо скраснел, погружаясь в неприятные воспоминания. «Все Шурка! — в который уж раз думал он. — Если бы не она, стерва, не попал бы я в такое пиковое положение. Хорошо еще, что Быков, видать, никому не рассказывал про тот случай — в тресте бы проходу не дали!»

…Однажды зимой, в прошлом году, Шурочка объявила:

— Быков, между прочим, на охоту едет, я договорилась — он и нас возьмет, место есть в машине. Отдохнем, да к отцу твоему заглянем — там недалеко. Слышала, на лыжах добраться запросто. Ты напомни завтра Быкову, не переломишься и язык у тебя не отсохнет. Тем более, я договорилась.

На следующий день Аким зашел в кабинет управляющего, большой и пустоватый. Быков по обыкновению вспомнил не сразу, как фамилия посетителя и чего он, собственно, добивается, а когда вспомнил, кивнул: все в порядке и планы его не изменились — он едет и двоих может взять, поскольку обычная компания не в полном составе: Зорин Олег Владимирович по службе занят.

До деревни Пихтачи «газик» дотащился поздно — по дороге несколько раз буксовали, переночевали вповалку на медвежьих шкурах в доме егеря, который встретил их неласково, кричал про то, что он весь день горбатился — топил баню, жарил лосятину, доставал из погреба медовуху и так далее, а они не могли, видите ли, раньше подскочить, они шибко заняты, а он нешибко занят.

_ Не ворчи, Васька! — оборвал хозяина управляющий. — Поужинать дай.

— Остыло все, разогревать надо.

— Так разогревай!

Шурочка и жена управляющего Наталья Кирилловна есть отказались, сославшись на усталость. Быков пошел с хозяином ужинать в смежную комнату и, видимо, пить медовуху. Аким тоже было сделал попытку присоединиться к компании — поднялся с немягкого своего ложа и затоптался возле подушки, но Шурочка в кромешной тьме, выпростав руку из-под одеяла, ухватила мужа за ногу и едва не сдернула с него кальсоны:

— Ложись!

— Почему это — «ложись»?

Говорили они шепотом, чтобы не разбудить Наталью Кирилловну, которая уже посвистывала носом, как чайник.

— Я жрать хочу!

Аким Бублик и в самом деле ощутил вдруг волчий голод. Из комнаты, где сидел Быков, тянуло кислой капустой и жареным мясом. Еще чем-то вкусным тянуло. Кто-то там хрумкал огурцом, интригующе звякнули стаканы.

— Пожрать нельзя, да!?

— Успеешь, завтра налижешься. И тебя никто не зовет, ложись, не топырься.

Аким Бублик в ту минуту горько пожалел себя, его кольнули слова Шурочки насчет того, что, если он и сядет за стол, то и вправду незваный, что его никто не любит и не жалеет. Подушка, набитая сеном, хрустела, через наволочку робко пробивался луговой дух забытого детства. Там, в детстве, тоже ничего доброго не случалось: в пионерских лагерях Акима исподтишка били, потому как по причине его неразворотливости отряд не занимал много лет призовых мест по всем показателям. В животе чувствовалась гнетущая пустота, сон был маятный и неспокойный.

Утро выдалось прекрасное. Утром они — хозяин Василий Мясоедов, шофер Гриша, Аким и Быков — после легкого завтрака подались в баню. Солнце только показало алый краешек из-за горы, на снегу лежал тревожный отблеск пожара, он качался и трепетал, этот отблеск, словно кумач на ветру, дышалось с отменной легкостью. Снежок, выпавший ночью, уминался под ногами упруго и с задорным скрипом. В ельнике позади заполошно кричали галки. К банёшке на краю огорода вела тропка в один «лед. Хозяин Вася вышагивал впереди, под мышками у него были зажаты веники, концы их качались и шелестели в такт, словно тихий марш, сопровождающий их маленький отряд, откомандированный занять позиции.

Баня была уже натоплена.

Поддав парку, сели возле каменки потеть.

Потели молча и долго в тесноте на скользкой лавке вдоль стены.

Ради лишь краткости изложения я упускаю ритуальные подробности, поскольку они могут занять не одну страницу. Скажу только, что егерь Вася поддал парку сперва квасом, потом — кипятком на меду, исключительно ради духовитости.