Арехин в Арктике

— А советской я сам помочь хочу. Знаю, нет у неё лишней копейки, война, разруха, но главный враг гнездится в головах. Вчера тут, — он постучал согнутым пальцем по собственному лбу, — завтра в иной голове, послезавтра в третьей. Опыты нужны, опыты. Земля — это вроде курятника для межзвёздных хищников. Прилетели, поселились. То одну курочку прихватят, то другую, а иногда, то ли от солнечной активности, или от активности центра галактики, не знаю, аппетит их просыпается — или они сами просыпаются — и начинают пожирать нас миллионами. Потому будущее человека в космосе. Если мы рассеемся в пространстве, да ещё сами обретём лучистую форму, тогда человечество будет спасено. Но это дело будущего, сегодня же мне и нужно-то немного, пуда три-четыре тонкой проволоки и возможность ставить эксперименты, — говорил Циолковский не всегда гладко, но речь его захватывала. — Вот и всё, — он отставил пустую кружку, накрыл его пустым блюдцем.

— Я доложу о ваших предположениях властям, — сказал Арехин.

— Большего я от вас и не жду, — встал со стула Циолковский.

Конвоиры отвели старика в камеру, и тут же, спустя каких-то четверть минуты, в допросную влетел человек в форме без знаков различий.

— Я особый сотрудник Куберляцкий. Кто вы и по какому праву допрашиваете моего подследственного?

Говорил он нейтрально, в любой момент будучи готов либо разгневаться, либо подобреть.

Арехин молча положил под лампу мандат, выданный Дзержинским. Куберляцкий хотел взять его, но Арехин не отодвинул бумагу:

— Только из моих рук.

Щурясь и шевеля губами, Куберляцкий одолел текст. Арехин знал его наизусть, сам же и сочинял по известной шпаргалке:

«То, что делает гражданин Арехин Александр Александрович, он делает по моему приказанию и на благо Революции. Все органы власти и ВЧК в первую очередь, все большевики, все граждане России обязаны оказывать предъявителю сего мандата всемерное содействие по любым вопросам. Препятствие его действиям расценивается как злостный саботаж и пресекается на месте»

— Чем… Чем я могу вам помочь?

— Принесите все, что у вас есть на Циолковского.

— Сей момент, — Куберляцкий сорвался с места. Минут через пять он вернулся с тоненькой папочкой и протянул Арехину.

Арехин раскрыл ее, перелистал страницы, исписанные скверным почерком.

— Изложите своими словами.

Куберляцкий осторожно начал:

— Поступил сигнал, что он сотрудничает с белогвардейцами.

— Кого из белогвардейцев арестовали?

— Никого… пока.

— За три месяца — никого? Хорошо, какие он назвал имена?

— Никаких… пока.

— Так что ему вменяется в вину?

— Не наш он человек. Тайный враг советской власти, сторонник восстановления монархии.

— Из чего это следует? Где показания свидетелей?

— Показаний пока нет, но я работаю…

— Три месяца? Не долго ли?

— Я уже кончаю, — Куберляцкий старался угадать, чего ждёт от него Арехин. — Думаю, дать ему год лагерей, а там, может, и свидетели появятся.

— Так, гражданин Куберляцкий. Три месяца ты разрабатываешь старика… Сколько ему, шестьдесят три года, шестьдесят четыре? Бывший уездный учитель. Учил детей мастеровых, прачек, безотцовщину. И он, по твоему, заговорщик, лютый враг советской власти? Три месяца ты что делаешь? Бумажки пишешь, соплями по стеклу рисуешь? Видишь это? — Арехин достал маузер. Тот самый, именной, «за героизм» и с гравировкой подписи Дзержинского. — Ты три месяца со стариком валандаешься, а я сегодня здесь, в Москве, одиннадцать контриков положил. Банду кронштадтских. Один. Вот этой рукой. Я думаю, они потому тут гуляют, что ты вместо дела старичками занимаешься. Нужно бы твои дела пересмотреть. Вдруг и старушка-самогонщица сыщется?

По тому, как дрогнуло лицо Куберляцкого, Арехин понял: попал.

— Но некогда мне с твоими бумажками возиться. Большое дело поручено. Просто шлёпну я тебя для ровного счёта, да и всё. А то одиннадцать — ни туда, ни сюда. На твоё место боевого чекиста возьмут, по волкам спеца, а не по старичкам безвредным. В каком углу тут расстреливают? В этом? — Арехин толкнул чекиста в угол, который заприметил прежде из-за следов пуль в штукатурке.

— Н-нет, нет, гражданин Арехин. Двенадцать! — закричал Куберляцкий.

— Что двенадцать?

— Двенадцать человек вы изволили положить! Его, двенадцатого, в кустах потом нашли, как вы уехали, наши рассказывали.

— Не врёшь? — Арехин опустил руку с маузером.

— Клянусь. У него на руке тоже… Ну, вы знаете.

— Знаю. Ладно, раз двенадцать, то пусть. Повезло тебе. Тринадцать — число несчастливое. Значит, так. Вожжаться с тобой мне некогда, мне вообще на тебя плевать. Но звание чекиста поганить не дам. Почистишь камеры, мелочь разгонишь по домам, пусть живут за свой счёт, а не казённый. А сам займёшься серьезными людьми. Налётчиками, убийцами, а пуще настоящей, боевой контрой, а не учителями на пенсии. И учти: здесь у меня есть хорошие товарищи. Они за тобой присмотрят. Будешь волынить — шепнут мне. Понял?

— Так точно. Понял то есть.

— Что по старику будешь делать?

— Завтра… да прямо сейчас оформлю бумаги, и утром отпущу.

— Ну, отпускай, ладно, нечего ему чужую баланду хлебать. И помни, на его месте должен сидеть волк!